Выше времени

Дверь в мою комнатку отворилась, и Надя внесла двух куриц с аппетитной румяной корочкой, а также объемистый полиэтиленовый пакет с овощами.

— Помидоры только с рынка, и перец тоже, я помою сейчас, Никита Евгеньевич, — скороговоркой выпалила она.

— Вот так? — улыбнулся Дипломатор, кивнув вслед Наде, скрывшейся за дверью, ведущей к умывальнику.

— Именно так, — согласился я. — Что, опять ваши фокусы?

Действительно, Надя появилась слишком вовремя, чтобы показать: как раз я-то имею все необходимые удобства и даже сверх того.

— Да нет, овеществление ваших желаний, — ответил Дипломатор и запустил-таки ложку в банку с яблочным вареньем. Выудив несколько сладких яблочных ломтиков, он задумчиво принялся их жевать. Съев четыре ложки варенья, Дипломатор пристально посмотрел на меня.

— Страдания, несомненно, имеют место. И имеют свой смысл. Какой — я могу только догадываться, рассуждать… Будда в свое время считал, что цель жизни каждого человека — избавиться от страданий. Я не знаю пока, насколько верно это утверждение. Но полагаю, цель человека вовсе не в этом. Точнее, высшая цель. Избавить других от страданий — может быть. Но не путем погружения в Нирвану забвения. Сделать всех счастливыми возможно, только создав гармоничный мир. Это действительно может стать сверхзадачей. Не исключено, что путь к этому идет через страдания… И по-другому даже быть не может…

— То есть вы спорите с Буддой? И считаете, что страдать полезно?

— Иногда, несомненно, полезно. Ибо легкие страдания можно переносить, а тяжелые быстро проходят. Тоже не я придумал. Но согласен, — заявил Дипломатор.

Он оставил, наконец, в покое ложку и сел в кресле прямо, улыбаясь слишком широко. Будто бы наш разговор был совсем не серьезным. Мне захотелось сбить с Дипломатора его самодовольство.

— И вы согласны с тем, что болеют дети? Что мучаются их родители? Что люди живут без крыши над головой, роются в помойках? Что в тюремных камерах, рассчитанных на десять заключенных — совсем не по гуманным нормам — содержится человек пятьдесят? Что они спят по очереди и гниют заживо при стопроцентной влажности и сорокаградусной жаре? Что грязные подонки пытают в застенках идеологических противников? Я уже молчу о жертвах бесчеловечных преступлений…

В комнату вновь вошла Надя, неся на большом блюде свежевымытые помидоры, перец с капельками воды на зеленой кожице и даже несколько пупырчатых огурцов. На меня она посмотрела с испугом. Наверное, я слишком громко кричал.

Дождавшись, пока мой секретарь выйдет, Дипломатор ответил:

— Нет, не согласен. А вы разве согласны? Только больные люди могли все это придумать. Люди, желания которых входят в противоречие со здравым смыслом. Наша с вами цель — сделать так, чтобы всего этого не было. Ведь я, Никита, сильно люблю людей. Очень сильно. Наверное, даже больше, чем другие. Поэтому и странствую по миру, стучусь в чужие окошки. Потому что хочу понять, кто чем дышит, что нужно для счастья каждому человеку. Да и что такое это счастье… И повидал я, поверьте, гораздо больше вашего. И то, как людей живьем варят… И то, как тысячами убивают… Не на войне — в своих домах. Ни за что. Бесцельно. Хотя оправдано ли вообще какое-то убийство?

Лицо Дипломатора покрылось испариной, а я невольно остановил руку, потянувшуюся за помидором.

— Я, Никита, много чего видел и знаю. Много где побывал. Но в чем я по-настоящему уверен — так это в том, что все на свете происходит потому, что кто-то сильно этого желает. И сильное желание превозмогает слабое.

— Выходит, тот, кого в котле варили, меньше хотел не свариться, чем те, кто его туда засунул, хотели, чтобы он мучался?

— Выходит, что так, — согласился Дипломатор. — Хотя вряд ли. Часто бывает совсем по-другому. Когда совсем уж какую-то гнусность человек задумает, попадает он в свой личный ад. И нет вокруг него живых душ, открытых монад. И все те злодеяния, что он совершает, он внутри себя творит. С куклами, созданными его больным воображением. И сам вместо этих кукол мучается — потому что он только в этом мире есть, и, мучая кого-то, он себя мучает, жизнь этих кукол проживать должен. И не понимает того. И меру страданий, злобствуя, увеличивает, но хуже делает только себе. Страшней этого, думаю, ничего нет. Потому что мир наш, и правда, справедливо устроен. И наилучшим образом. Таких-то, погрязших во зле, труднее всего вызволять. Ведь только себя слышать привыкли…

Есть уже не хотелось. Я пододвинул блюдо с овощами к Дипломатору, который словно бы стал на двадцать лет старше, но тот только покачал головой, продолжил:

— И все-таки, из этого ада можно вырваться. Вы вот задумайтесь — не в таком ли аду живете? Можете ли что дать людям, которые вокруг вас? Или только у них берете да за их счет свои проблемы решить стараетесь? Может быть, иногда и пострадать полезно, отказать себе в чем-то? Потому что в этом смысл жизни и есть — выручить кого-то да к обществу приобщить. Сделать окошко своей монады пошире. Это я так себе смысл жизни сейчас вижу. А потом, наверное, и что-то более ценное постигну.