Выше жизни

Жорис тоже почувствовал свежесть и прелость выздоровления. Его прежнее существование, мрачные дни, раздражительность Барбары, злость при мысли о минувшем счастье, все исчезло, стало уже неясным. Точно все это произошло с другим или в другой жизни! Он удивлялся, что прежде так страстно относился к целям, казавшимся ему теперь тщетными. Что такое была эта любовь к городу, как не искусственная и холодная страсть, которою он обманывал себя в своем одиночестве? Это была любовь подземелья. И как опасно любить смерть, когда есть жизнь, совсем простая и такая чудесная! Любовь — единственное благо. Жорис долгое время не знал ее. Он создал себе другой смысл в жизни и парил в течение долгих лет в мечтах, т. е. во лжи. Он понял теперь, что эта мечта о красоте Брюгге призрачна и обманчива. Даже если бы он осуществил ее, она не принесла бы ему никакого реального счастья и оставила бы в нем ощущение потерянных лет, загубленной жизни. Надо пользоваться временем, создавать себе безотлагательные радости, смешивать свое телесное существо с солнцем, ветром, цветами, а не стремиться постоянно к недосягаемой Высоте!

Жорис жил, ничего не делая, наслаждаясь счастьем. Его любовь удовлетворяла его. Годелива одна занимала его дни. Фасады оставались наполовину реставрированными, в ожидании его доброй воли, чтобы избавиться от лесов, сбросить эти занавески и пелены и воспрянуть исцелившимися от болезненной старости. Его проекты были заброшены, как и реставрация старого здания Академии, планы которой он начал составлять, думая восстановить ее при помощи больших суровых линий, что принесло бы ему еще новую славу.

Слава? Ах. призрачный обман! Как можно для ее посмертных обещании не давать себе жить?

Жорис отдался течению дней. Они проходили, быстрые и восторженные. Разве у влюбленных, в начале их любви, все время не занято? У них есть деятельная внутренняя жизнь. Они создают себе сложные, тонкие и нежные отношения. Они хотят все знать друг про друга, поверять друг другу все, что чувствуют, каждую минуту, цветок каждой мысли, распустившийся в их душе, тень малейшего облака, проносящегося там… Каждый из них одновременно живет в двух душах.

Им нужно так много сказать друг другу! Всю их историю, историю их дней и ночей, доходя до самого детства, все, что они видели, чувствовали, делали, мечтали, оплакивали, любили, — их сны и их кошмары, все без исключения, подробно, с оттенками, так как они ревнуют к самому отдаленному прошлому и к самым мелким тайнам. Божественная нагота любви! Душа также открывает один за другим свои покровы и показывается вся!

Жорис встречал со стороны Годеливы одну нежность за другой. Очаровательное существо, всегда согласное, сговорчивое, сочувствующее и одаренное таким тонким и ясным умом!

Жорис спрашивал Годеливу:

— Итак, ты первая полюбила меня?

— Да, сейчас же, как только ты пришел в дом моего отца.

— Почему ты не сказала?

— Почему ты не заметил?

Они оба понимали, что такова была их судьба, — не принадлежать сейчас же друг другу. Жорис подумал о башне, о колоколе Сладострастия, искусившем его страстью к Барбаре, о всем этом таинственном заговоре башни, откуда он всегда спускался, не понимая, что с ним происходит, спотыкаясь и плохо различая людей.

Он сказал, как бы про себя, с меланхолией: Я так часто ничего не вижу в жизни!

Затем он спросил Годеливу:

— Почему ты меня полюбила?

— Потому, что у тебя был грустный вид!

Она рассказала ему тогда одну историю из своего детства, короткое и наивное увлечение в пансионе, которое захватило ее душу, также при помощи сострадания. Она училась у урсулинок. Священник преподавал им Закон Божий. Он не был ни молодым, ни красивым со своим широким носом, своими щеками, покрытыми жесткими и черными волосами. По его глаза утопали в грусти: казалось, что он носит в себе свое сердце, точно большую гробницу. Ученицы находили его безобразным и смеялись над ним. Она, видя, как он был всем антипатичен, приняла в нем участие, молилась за него и, чтобы утешить его. вела себя примерно на его уроках.

Он был ее духовником; она часто ходила исповедоваться. Он отпускал ей грехи, нежными словами, ласково обращаясь к ней: «мой дорогой друг, моя дорогая маленькая сестра. Те дни, когда она его не видала, казались ей пустыми и длинными. Когда он входил в класс или церковь, она чувствовала, что краснела, затем сильно бледнела. Вечером, в дортуаре, зимою она думала о нем, писала на замерзших стеклах его имя, которое словно вырастало там среди кружев.

Разве это не была уже любовь?

В то же время настала пора годичного покаяния, ужасных проповедей о грехе и аде. Ей казалось, что Бог заботился о ее спасении, посылал проповедника, рисовавшего адский огонь. Она чувствовала в себе смертельный грех, поддаваясь искушению любви к священнику.

Жорис слушал любопытную историю, наивную как легенда. Он представлял себе Годеливу ребенком, с ее косою медового цвета на спине, с видом маленькой жертвы, страдающей за свою нежность и стремление утешать, которое могло привести ее к неведомой развязке.