Выше жизни

— Я уеду первый, туда, откуда не возвращаются! Я устал до изнеможения. Я больше не могу! Завтра снова наступит ужасный день: новые сцены с Барбарой пли ее исчезновение неизвестно куда, точно в состоянии невменяемости; везде полный беспорядок, камни, недостойные оскорбления; неприятности, полицейские и судебные формальности; кругом — лишь смех города, когда все узнают. Нет! Я не чувствую в себе сил пережить еще такой день, ни за что! Я умру раньше этого.

Жорис рассуждал, снова сделался очень спокойным… Он даже удивлялся своему решению, такому определенному и быстрому. Конечно, он давно носил его в своей душе* В течение всех этих последних двух недель он слишком освоился со смертью, поднимаясь на башню. Это было словно внушение, предчувствие, уже как бы тень на нем — от цели, к которой он приближался! Теперь он должен был достичь ее. Каким спокойным внезапно почувствовал он себя, как только решился! Люди переживают заранее ту участь, которую они избрали. Они становятся уже тем, чем будут.

Жорис сроднился с отрадою смерти. Он вспомнил свою жизнь. Он вспомнил о далеких вещах, эпизодах детства, о ласках матери, некоторых подробностях, которые проносятся в нашем уме, точно молния, в минуту смерти, завершают наши дни. Он подумал также о Годеливе, единственной, немного розовой заре его жизни; пережил нежное начало их любви, их тайный брак в церкви.

Церковь! Вдруг он вспомнил о Боге. Бог появился ему, ставший как бы его собеседником, свидетелем, почти его судьей. /Борис защищался. Он верил в Бога. Но в возвышенного Бога, не в Бога простых люден, запрещающего им убивать себя, потому что они делали бы это безрассудно, но в Бога, как Вечный Разум, Который понял бы все. Он молился, смирил свой дух, вспомнил забытые молитвы, немного рассеявшуюся мозаику, которую он снова соединил в одно целое.

Он опять подумал о Годеливе. Настало время уничтожить ее письма, последнее воспоминание, сохранившиеся реликвии, точно саше утешений, сохраненное до этих пор. Он перечел их, вспомнил прошлое, ощутил отголоски прежних поцелуев, призрачный запах засушенных цветов, следы слез, — всю эту печаль, заключавшуюся в старых письмах, чернила которых побледнели и, кажется, сами возвращаются к небытию. Затем он разорвал их, сжег.

Теперь ничто более не соединяло его с жизнью…

Раз нужно было умереть, это не должно было вызвать никакого скандала. Прежде всего, — невидимая смерть, которая казались бы исчезновением! Если бы можно было сделать, чтобы его труп не был найден! Разве башня не являлась самым удобным для этого местом? Он теперь вполне ясно понял, почему, когда ему отдали ключ от нее, в день состязания, у него было ощущение, что он взял в руку ключ от своей гробницы. Его душа уже знала. Его душа вздрогнула из-за предзнаменования, создавшего непоправимое. С «этой минуты, конечно, его судьба была решена! Башня с самого начала становилась гробницей, где он мог действовать несколько дней своей жизни, перед великим отдыхом.

Итак, прежде всего умереть там; затем подыскать подходящее средство. Не надо крови ни огнестрельного оружия, ни ножа! Веревка сделает свое дело тихо и вернее. Жорис нашел одну, спокойно осмотрел ее, попробовал ее прочность, положил в карман, чтобы избежать на другой день, на заре, колебаний или новой борьбы с самим собою.

Твердо решившись, он ждал появления дня, терпеливо и уверенно, уже немного отомщенный, довольный тем, что завещал угрызения совести Барбаре, городу; в особенности счастливый тем, что умрет в башне, которая вследствие этого будет распространять в будущем, в знак упрека, более мрачную тень, — точно тень гробницы, — на серую площадь.

Глава X

Заря занималась, колебалась, охватила небо, зеленоватое и печальное. Как только стало светло, Борлют вышел из дома, боясь, чтоб его не услышали и не удержали, твердый в своем решении. Башня сейчас же показалась перед ним, неумолимая башня, которая виднеется в конце всех улиц. Башня ждала, звала его. Борлют не искал никакого обхода. Он пошел даже самым прямым путем. Он миновал набережную, мост. Брюгге еще спал. Все было пусто, заперто, безмолвно, дрожало от дождливой ночи. Меланхолия пустынного города на заре! Можно было подумать об эпидемии, от которой все жители бежали. Приходила мысль о смерти.

Борлют шел вперед. Он ничем более не интересовался, даже городом, который он любил так сильно. Он прошел через него, уже равнодушный к нему, как к стране, которую мы покидаем навсегда. Он ни на что не взглянул, ни на фасады, ни на башни, ни на отражения в воде, ни на древние выцветшие крыши.

Не странно ли, что так быстро можно пресытиться всем? Как жизнь кажется ничтожна, когда приближается смерть!