Вышел месяц из тумана

А вдруг они по следу пойдут? Опять в дверь стучат. А если пойдут? А я тогда лбом на наш звонок надавлю – чик-трак, я в домике! И коврик у нас мягкий – надо же какой!– раньше на нем не сидел – удобный. Ногами так не почувствуешь. Больше всего, конечно, щекой почувствуешь, а еще больше – руками. Руки – это вообще, оказывается, такая удивительная вещь – от них всё! От них драка, от них и любовь, когда, например, кошку гладишь или под шейкой чешешь, а она мурлычет, жмурится – это ведь самое лучшее, что ты можешь для нее сделать. Люби ты ее в сто раз больше – ничего ты для нее лучше не сделаешь уже. И кровь из пальца руки берут, чтобы потом жизнь спасти. И Вика ведь палец резала, чтобы… Руками рисуют, едят, чешутся, одеваются, раздеваются, играют на пианино, если умеют, чинят, ломают, опять чинят, хватают, отпускают, чешут спину, набирают телефон, если мокрое к телу прилипло – руками можно бы было отлепить, чертят на работе чертежи, домой их в руках приносят и дальше чертят, руками теплые вещи к зиме вяжут, палками лыжными от земли отталкиваются и, как на рапирах, дерутся. Разговаривают даже! Глухонемые, например, или если на уроке надо незаметно подсказать. И ругательства нехорошие руками тоже есть. В древности, раз ты украл рукой,– руку человеку и отрубали. Все по-честному. Если, например, взять глаза, или нос, или уши – они, конечно, лучше рук: не дерутся, не царапаются, не крадут, попу не подтирают, не воняют – табачищем, как у Капусты. Зато они, как девушки-крестьянки в доме Троекурова,– за всех, для всех стараются. Чтобы глаза могли читать – они свет зажгут, чтобы уши могли балдеть – они кнопку нажмут. Особенно много нос о себе понимает: фу, фи! А руки и в мусорное ведро полезут и один раз в унитаз – но все равно тогда уплыло Викино колечко. И зимой руки больше всех мерзнут и в реке больше всех гребут. И вообще руки – это неполучившиеся крылья. Надо только правильной конструкции на них надеть перистое облачение. В этом смысле руки вообще лучше всего прочего, вместе взятого! И еще они в том смысле лучше, что самое пушистое – кошку или кроличий хвостик,– самое нежное, самое гладкое, как, например, фольгу от конфет, они могут почувствовать, полюбить как никто! И мамины плечи на пляже – теплые-теплые, гладкие-гладкие – они могут посыпать струйкой песка, а когда песок утечет, а его остаток сдуется и плечо снова засверкает, они по нему заскользят подушечками, до шелушинки дойдут: «Мам, можно я ее ногтем подцеплю?» – «Только осторожно!» – и когда эта шелушинка с тихим треском, как крик кузнечика далеко за рекой, оторвется, тогда – но это лучше другой рукой, которая незнакома с шершавостью чешуйки – по этому месту плеча быстро проскользнуть. Ни для чего, просто так. Хорошо! Левая рука, безусловно, умней правой. Она же ничего не делает и много думает: ну вот зачем она родилась и что оставит после себя? Лифт опять вверх поехал – перегруженный, что ли? весь дрожит! Поэтому левая рука всегда с удовольствием приходит на помощь правой. Во-первых, конечно, руки в тысячу раз порядочней ног: они ни за что никого не раздавят, а нога – пожалуйста. Ушам и тем приятен хруст тараканьей смерти. И глазам – любопытен. Одни только руки этого вынести никак не могут. Вот они, оказывается, какие! А то, что они под одеялом могут, допустим, не только колено чесать, но и пиписю трогать – это потому, что им скучно с коленом. Колено тупое, а писюлька живая, она до того живая – что ты весь от нее живой делаешься, весь! Что же в этом плохого? Если руки человека кормят, чтобы он был живой,– это, бабушка, по-твоему, хорошо. А здесь же то же самое почти, только они уже теперь проверяют: ты живой? весь живой?– да, да! очень живой! Хорошо ведь? Ужасно хорошо! Только…

Когда гроб на табуретках во дворе летом поставили, дяди Юрина мама в нем со сплетенными руками лежала – не живая! Вика говорила, всех мертвых так в могилу кладут. А душа еще дней девять-десять или даже сорок кругом летает и видит все. Неграмотные люди раньше думали, что это – привидения, а на самом деле это – летающая душа. Потому так страшно на кладбище ходить. Вика говорит, одни бандиты поймали девушку, замучили, убили ее, отрубили ей ноги, потом поставили их перед дверью и записку написали: «Мама, я пришла домой». А Белкин рассказывал, что один мальчик не подозревал, что у него дедушка лунатик, увидел, как он ночью по бельевой веревке идет,– и умер от страха. А еще одна мать не любила своих детей…

Телефон звонит – совсем рядом.

– Я слушаю,– говорит за дверью папа.– Нет, не приходил. Что? Бред какой-то… Ну давай будем вместе искать.

Это – с работы. Там у них опять что-то сломалось, и надо искать – что! Сейчас он скажет: совдепия чертова!

– Татуль, ты не волнуйся. Ну сказал он тебе «честное пионерское» – это же для них сейчас!..

Мама? На другом конце – мама.

– Татуль, я не спорю. Хорошо. Найти в красной книжке телефон и сказать «от Вербицких». Я понял, понял.

И опять телефон звонит – за Дианиной дверью. Диана кричит:

– Кто? Жопа!– и хохочет вдруг.

Папа говорит: