Вышибалы (СИ)

— Я не могу, — отрицательно покачала головой Вега, снова приближаясь, забыв страх, хотя щёки были ярко-красными от пощёчин. — Я не всемогущая.

— Тогда мне тоже жить незачем, — тем же ровным голосом произнёс Акросс, и Вега спохватилась, скомкала подол платья в руках, смотрела в сторону, быстро что-то обдумывая, негромко сказала:

— Я могла бы кое-что попробовать…

И вздрогнула, когда Акросс схватил её руку, заглянул в лицо уже совершенно другими, живыми глазами.

— Что?

— Они могут быть в штабе. Могут ждать тебя в штабе. В конце концов… Это для них может быть ещё одна игра.

Значит, чтобы это проверить, ему придётся вернуться в штаб. Акросс представил пустые коридоры, брошенные комнаты, погасший экран и одинокий стол. И сам он, навсегда один застрявший в вымершем штабе, покрывающийся паутиной, как его стены и мебель. Вот и он, маленький личный ад Акросса. Не говоря уже о том, что придётся выбирать, оставаться в этом мире с мамой и помнить о том, что произошло, или уходить в штаб с надеждой, что уж там-то… А впрочем, он уже и не представлял, что мог тут остаться. Акросс этого мира родился, вырос и умер. Акросса в этом мире звали Виктор, но он тоже будто бы не был настоящим.

— Я ведь могу не уходить прямо сейчас? Дай мне время. Мне нужно ещё три дня тут.

— Ты уверен? — после его приступа злости, Вега, хоть и вела себя осторожно, но всё же обрадовалась такой перемене. — Ты ведь уже не такой, как в игре. Нужно есть, спать где-то…

— Уверен, — кивнул Акросс.

— И не хочешь быстрее проверить?

— Разочароваться я всегда успею.

Глава 14

Мама не узнала его. Она вообще ничего не видела, и Акросс уже готов был отойти на пару шагов, чтобы уступить ей дорогу, боясь, что она в него врежется, но она подняла покрасневшие глаза и остановилась. В лице ничего не изменилось — та же усталость и боль. Она сама расплачивалась с могильщиками, отвечала родственникам и почти не плакала. Больше всего Акросса раздражало, что на его похороны пришла, кажется, почти вся их группа из института, откуда он не мог вспомнить ни одного более-менее близкого ему человека. У Акросса было отвратительное чувство дежавю, будто мама снова хоронила мужа, только в этот раз у её руки не было сына, на которого можно было незаметно опереться.

Похоже она приняла его за кого-то из института и, не дождавшись застрявшего у Акросса поперёк горла: «Я был другом Виктора», собралась обойти. И Акросс молчал, нахмурился, мысленно проговаривая: «Ты во всём была права. Нужно было запереть меня дома, отобрать ключи. Не пускать даже в институт. Я прочитал бы в газете, что они умерли… Мне рассказали бы это как слухи. Я сдал бы Легиону это, игровое тело, и продолжал бы жить. Я даже не могу сказать, что твой сын жив, потому что он умер. А ещё собирался сказать, чтобы ты рассказала милиции, кто убил папу, но какой теперь смысл?».

Мама остановилась сама, уже почти обойдя его. Всё ещё не узнавала, просто видно было, что ему что-то нужно, а сказать не решался, и она ждала. Среди траура этого дня ей ещё было дело до того, что кто-то хотел что-то ей сообщить, скорее всего, совсем не важное. Не мог же Акросс сказать, что любил её, что сожалеет, что он будет жить, просто не здесь. Повернувшись, произнёс негромко только: «Их найдут».

— Не думаю, — вздохнула мама. Она, наверное, поняла теперь, что он с других похорон. У них маленький город, тут не так часто происходило что-то громкое. Сначала труп сторожа и девушки на стройке, потом — сгорел дом человека, на которого наверняка у милиции была информация, но не было доказательств. Сгорел со всеми, кто был внутри. После этого — труп девушки в парке, три трупа в заброшенной больнице. А потом нашли мёртвым и её сына. Жутко было думать о том, как мама снова пережила опознание.

Акросс даже не мог сказать ей, что среди трупов и его убийца. И всё же, она отнеслась к нему уже не так насторожённо, она приняла его за родственника Тима или Барса, который хотел обсудить с ней общее горе. В конце концов, похороны у них троих в один день.

Барса хоронил отец, да и народу у него было больше — люди с завода, люди из института. Похоже им искренне было его жаль, девушки плакали. Отец стоял изваянием и не понимал. Сын пропал для него куда-то, а потом умер. Он не заметил, как тот ушёл из дома, но был потрясён его смертью. Бледный, тощий, похожий на смерть, он наверняка думал умереть раньше, а может надеялся, что сын вернётся вытащить его, когда сам наберётся сил. Но отпущенного в пустоту Игоря ему вернули с дырой в затылке.