Вышка

В буфете стоял ровный — не как в обычной пивной — гул. Стоя у белых столиков, мужчины и женщины потягивали пиво из тонких высоких стаканов, мохнатая пена нависла над краями полных стаканов, а в пустых дрожали прозрачные перепонки. Некоторые пили коньяк; шуршала шоколадная обертка, поблескивала в руках.

Возле входа стояли двое. Один, в вельветовом костюме и с выпуклой бородкой, все держал крохотную рюмку у шевелящегося рта — говорил другому, лысому и с пышными усами:

— Нет, нет, нет! Вы со мной не спорьте, именно в этом месте весь спектакль как бы распадается на куски. Пшик и нет!

Лысый жевал шоколад, кивал, а сам усмехался.

Наконец из толпы вынырнул Андрей — в одной руке он держал тарелку с пирожным, а в другой бутылку сока.

Мы протиснулись в самый дальний угол, в гущу крутоплечих пиджаков и пахучих волос. В это время резанул звонок.

Толпа редела, унося гул. Мы кинулись из буфета, на бегу вытирая губы.

Во втором действии музыка и фигуры на сцене начали в мерно гудящей круговерти то удаляться, то лететь прямо в глаза. Андрей толкал в бок, показывал глазами на глядящих в нашу сторону дембелей…

Потом я покосился на него и увидел, как со слепленными глазами он клонится вперед…

…Автобус выскочил из огней города и покатил по дробной от мороза дороге. Вайсбард ехал в другом… Кругом блестели глаза, гогот и крики взрывались со всех сторон:

— Ух, как она поглядела! Ты ж видал, видал же…

— Глаза — во! Ж… вот такая! Вот бы я ей…

— А Вайсбард раз меня за рукав, по карманам хлоп-хлоп — ни хрена!

— Адрес дала! Возле Птичьего рынка… Кто-то гудел, завывая на одной ноте:

— Домой когда-а-а?!

В черном окне мелькнули далекие огоньки — полк. Далеко еще.

А за стеклянной перегородкой пела Пугачева:

Ах, мама, мама, мама!
Где моя панама?..

Наконец приехали. Парадки с плеч, в хэбэ построились возле коек. Дежурный торопливо читал список вечерней поверки. Вайсбард, заложив руки за спину и прикрыв глаза, слушал. Когда прозвучало последнее «я», он не спеша вышел на середину.

— Ну что ж, вижу, отдохнули вы хорошо. Кое-кто даже слишком хорошо. Но… — Вайсбард поднял руку, вперил в потолок палец. — К сожалению, невозможно сделать так, чтобы всем без исключения было хорошо. Легче всем сделать плохо. — Ну что еще такое? Глаза уже сами собой закрываются, голос замполита доносится рывками. — Морев, Дягилев, Магомедов, Яровой, выйти из строя.

Названные вышли. Вайсбард показал на них рукой:

— Вот эти вот, ваши товарищи, я извиняюсь, плевать хотели на ваш покой, и на то, что завтра всем предстоит боевая служба, и… — Вайсбард оттянул уголок рта. — И напились как свиньи! Дежурный!

— Я! — бряцая штык-ножом, подбежал дежурный сержант.

— Открывайте ружпарк.

Дежурный открыл решетчатую дверь, и Вайсбард, отходя задом к стене, бросил отрывисто:

— Взвод, в ружье!

Загрохотало — и как ураганом смело строй, а вслед летело:

— Снаряжение полное боевое! Строиться у выхода!

Выскакивали из ружпарка и бросались вниз по лестнице, вылетали в резкую черную ночь. На бегу я увидел, как Морев, накидывая на себя вещмешок, торопливо говорил глядящему в потолок замполиту:

— Товарищ майор, за что весь взвод?!

— Уберите вашу пьяную морду, — отвечал тот. — Сейчас мы наденем на нее противогаз.

Взвод бежал по заледенелой дороге, пронзенный фарами; Вайсбард ехал сзади на комбатовском уазике.

В черном воздухе стоял частый стук сапог о мерзлую землю, да слышалось громыхание снаряжения и дыхание. Впереди в свете фар сверкали ремни бегущих, и клубился пар над прыгающими вверх-вниз головами.

Уазик, взрывая снег, стал обходить бегущих — Вайсбард, приоткрыв дверцу, крикнул:

— Газы!

— Сука! — прохрипел кто-то рядом, с хлестким звуком выдергивая противогаз из сумки. Ныряя лицом в холодную резину, успеваю заметить крикнувшего. Это Андрей…

После марш-броска в два часа ночи Вайсбард наконец объявил отбой.

* * *

Скрипели ворота, ломая выросшие за ночь сосульки; искрил огоньками гудящий шлюз и звучало: «Перрвая пошла!.. Втораая…» — одна за другой отделялись от темной массы «пятерки», скрипели сапогами по снегу…

Уехала «Консерватория» — теперь наш караул занимал места в оцеплении, к воротам пятились задом пустые фургоны. Вновь заскрипели ворота… Стоявший рядом ДПНК, пухлолицый офицер, крикнул кому-то в шлюз:

— «Детский сад» давай! Шлюз залило новой массой заключенных.

— Первая пятерка пошла! — звонко скомандовал начкар — молодой прапорщик с щепоткой усов над белыми зубами. Но те, к кому он обращался, не двинулись с места и закричали в ответ:

— Валенки пусть дают, в сапогах сам езжай! Начкар посмотрел на ДПНК, тот подошел к кричавшим и махнул рукой, чтобы замолчали.

— При десяти градусах валенки не положены, — сказал он. Когда зэки опять загалдели, схватил одного из них за рукав: — Кому тут валенки? Тебе?! Человека убил и еще валенки спрашивает! Работать надо, вину свою искуплять!

— Работать! Да я тяжелее сиськи ничего в руке не держал!

— Давай, жулики, вперед, — бодро говорил начкар, когда погрузка возобновилась.

Зэки один за другим карабкались на машину. ДПНК стоял и покрикивал: