Вышли из леса две медведицы

Довик всегда выполнял приказы дедушки, но тут он очень скоро обнаружил, что у меня весьма негусто с координацией движений и что дыхание у меня путается с движениями рук и ног, и тогда его осенило, и вместо того, чтобы учить меня плавать, он стал учить меня нырять, и не в общественном бассейне, а в том его потайном пруду. Мне тогда было шесть лет, а ему четырнадцать, и поначалу он вводил меня в воду, держа за руку, пока вода не доходила мне до груди, и тогда приказывал мне наклониться, погрузить голову в воду и осторожно выдыхать там воздух, а потом поднять голову из воды и вдохнуть — и снова, и снова. А когда я уже научилась спокойно проделывать это упражнение, он велел мне погружаться в воду полностью, до самого дна, и сидеть там, не шевелясь, только медленно выпускать воздух и получать удовольствие. А если мне очень захочется, я могу взять два камешка со дна, ударить ими друг о друга и слушать, какой приятный звук они издают, потому что под водой все слышно намного лучше.

Когда я привыкла так сидеть, он показал мне, как нужно плавать, но велел мне и эти движения делать, оставаясь под водой — держа там и тело, и голову, и все, — чтобы не сбивать дыхание, а когда у меня кончится воздух, стать на ноги, высунуть голову из воды, набрать полные легкие воздуха и снова нырнуть.

После нескольких таких уроков я научилась высовывать голову и набирать воздух, не становясь на ноги, и так вот я плаваю по сей день. Как тюлень. Большую часть времени нахожусь под водой и высовываю голову как можно реже. Обычно — раз в двадцать или тридцать метров, но если нужно или хочется, я могу нырнуть и на сто метров, а воздух могу не вдыхать целых четыре минуты подряд. Это не мировой рекорд, но для обычного человека много. Да что там много — это жутко много! Большинство людей не могут без воздуха больше чем тридцать — сорок секунд, так что я, сама того не зная, стала тем, кого называют «фри-дайвер», — человек, который ныряет без баллона, только на собственном запасе воздуха.

Не знаю, что мне больше нравится — само ныряние или мое умение нырять. Так или иначе, это приятно, а со времени нашей беды — еще и успокоительно. И полезно. Похоже на невесомость или на полет в замедленной съемке. Я не из тех, кто ныряет на глубину. Мне вполне достаточно двух метров под поверхностью. Я скольжу надо дном, парю там, точно какая-то подводная птица. И всегда, когда я ныряю, мне хорошо и хочется плакать. Может быть, я даже и плачу, не знаю. Когда по лицу течет вода, трудно различить, течет ли по нему еще что-нибудь. Слезы или пот, если под водой вообще потеют.

Я помню: как-то раз когда я была еще девушкой, как говорят наши старухи, и плавала в нашем общественном бассейне, я высунула голову в точности рядом с Хаимом Маслиной, который сидел возле трамплина и старался произвести впечатление на незнакомую мне девицу, какую-то гостью из города. Не помню, рассказывала ли я вам об этом ничтожестве — он внук того Ицхака Маслины, тоже ничтожества, который был соседом дедушки Зеева и, подобно ему, принадлежал к числу основателей нашей мошавы. Короче, когда я высунула голову, чтобы набрать воздух, это ничтожество посмотрело на меня и произнесло: «Как это может быть, чтобы у девушки с такими масисинькими сисями были такие здоровенные легкие?»

Я не разозлилась и не обиделась. Мне нравятся мои масисинькие сиси, и я им тоже нравлюсь. Иногда я даже говорю им: «Как хорошо, что мне достались такие, как вы, а не такие, как, например, у Далии». А иногда они мне говорят: «Как хорошо, что нам досталась ты, а не она». Да-да, они у меня умеют разговаривать, но они не склонны говорить с чужими людьми — только со мной, и друг с другом, и с Эйтаном, когда с ним еще можно было говорить. Ну, не важно. Я посмотрела на Хаима Маслину и сказала: «А как это может быть, чтобы в семье с такими масисенькими мозгами вдруг появился такой гений». И нырнула себе дальше своей дорогой.

Кстати, десять лет назад, во время нашей ежегодной школьной экскурсии в Иорданскую долину, я взяла своих учеников на Кинерет, на тамошнее кладбище, к могиле поэтессы Рахели[61], и там прочла им ее стихи: «Буду ждать тебя до скончания дней, как ждала праматерь Рахель», — потому что именно это я шептала тогда по ночам своему исчезнувшему первому супругу. Потом я показала им также могилу Берла Кацнельсона[62], который лежит там между могилой жены и могилой возлюбленной. А после всех этих культурно-воспитательных мероприятий позволила им немного поплавать в самом озере. И поскольку к нам присоединились несколько девочек, мальчишки решили устроить соревнования — кто донырнет до буйка, что в пятидесяти метрах от берега.

Никому из них это не удалось, и после того, как они вышли из воды, я спросила, разрешается ли учительнице тоже участвовать в соревновании. Они захихикали, и кто-то из них спросил:

— Что, учительница Рута, мы наконец увидим вас в купальнике?

— Не совсем, — сказала я. — Я люблю плавать в коротких штанах. И я спорю, что нырну даже дальше буйка.

Кто-то сказал:

— А я спорю, что нет.

Я спросила:

— На что спорим?