Вышли из леса две медведицы

Дедушка тоже говорил с нами на ту же тему — о потомках, отделяющихся от дома, и потомках, остающихся в нем, — но он делал это с помощью забавных примеров из жизни растений, противопоставляя тех, что рассеивают свои семена, тем, у которых дети остаются дома — так он говорил с неожиданной для него мягкостью, — возле отца с матерью.

Он показывал нам, что растения, которые посылают своих детей вдаль, снаряжают семена всевозможными хохолками и крылышками, чтобы они могли лететь по ветру, или же колючками, крючками и волосиками, чтобы ухватиться за шкуру животных, которые унесут их из дома, или же производят такие плоды, которые будут съедены животными и, пройдя через их кишечник, выделят потом семена в каком-нибудь другом месте. Но те, которые хотят удержать детей дома, поближе к себе, высаживают семена рядом с собой. «По-настоящему высаживают», — сказал он, и показал: цикламен, например, пригибает свой стебель к земле, и благодаря этому его семена падают совсем рядом с ним. А у люпина есть такая пружинка в стручке, и когда стручок высыхает, он лопается и эта пружинка выбрасывает семена на расстояние одного-двух метров. А мак держит свои маленькие семена внутри похожего на солонку плода, в котором есть отверстия, и, когда подует ветер, эти семена падают на землю, как соль на салат. Но вот крестовник разбрасывает свои семена далеко-далеко, невесть куда.

И все это потому, что цикламен говорит себе в душе (он так и сказал — «говорит себе в душе»): «Если мне удалось прорасти в этом месте, вырасти и произвести клубень, листья, цветы и семена, значит, это хорошее место и моим детям тоже стоит расти здесь». Но и у крестовников есть своя логика: «Здесь хорошо, дети, действительно хорошо, но там, за горой, возможно, есть место намного лучше». И они отправляют своих детей туда: «Хватит прижиматься к отцу и матери. Идите, попытайте свою судьбу. Познакомьтесь с новыми местами и с новыми людьми, поборитесь, пообвыкните, а кроме того — ну сколько же потомков и сколько поколений может прокормить один и тот же кусок земли, даже очень хорошей земли?»

Сойка крикнула с дерева. Дедушка Зеев поднялся, подобрал камень с земли и бросил его в листву. Сойка вспорхнула и исчезла. Он терпеть не мог соек. Я, кажется, уже рассказывала вам, что когда-то он даже стрелял в них из своего старого ружья. Сначала я не понимала, что он имеет против них. Может быть, ему были неприятны их вопли посреди дня, может быть — их легкомыслие и несерьезность, их воровские повадки, подражания и шалости, а может, его просто раздражал тот маленький нахальный хохолок, что у них на макушке, и это синее пятно посреди крыла, — что это за пятно, в самом деле?

Хаим Маслина, идиот, сын наших соседей, который учился в одном классе со мной, рассказал мне историю, которую слышал от своего деда, Ицхака Маслины, не меньшего идиота: «Когда они были молодыми, твой дед стрелял по каждой сойке, которую замечал в поселке, и понемногу всех их перестрелял насмерть. Друзья и родственники этих соек, тут, на холмах и в других местах, узнали об этом, и поэтому в нашем поселке сойки до сих пор не водятся. — И добавил: — Может, они вернутся, когда твой дед умрет?»

По правде говоря, дедушка Зеев очень неплохо стрелял. Когда Эйтан поселился у нас, дедушка вызвал его на соревнование и был немало удивлен, когда Эйтан отстрелялся лучше него — и не только из М-16, которую он принес из армии, но также из дедушкиного старого «маузера», отдача которого так и отбрасывала стрелка назад, — «он ведь немецкого производства, потому и веса в нем, как положено настоящему ружью, не то что в этой твоей американской игрушке».

Однако Эйтан сказал, что дедушка тоже настоящий снайпер. Ему нужно, конечно, поработать над темпом стрельбы, заметил он, но зато у него каждая пуля попадает в яблочко. Сразу видно, что человек рос в те времена, когда давали семь патронов, чтобы выиграть войну, и десять — чтобы основать государство, так что никто не нажимал на спусковой крючок, не будучи стопроцентно уверен, что попадет, куда нужно.

«И кроме того, — сказал он, — ему не нужно закрывать второй глаз, тот, что не целится, потому что на нем уже есть повязка. Может, ты и мне вышьешь такую же, Рута, чтобы у него не было этой форы?»

Когда Эйтан пришел в нашу семью, у дедушки Зеева уже были разного цвета повязки с вышитыми на них цветками, и они ему очень нравились. Но до того у него были лишь две страшного вида черные тряпки — одна на глазу и одна в ящике в душевой.

«Берегитесь, — сказал Довик ребятам, которые встретили его оценивающим взглядом, когда он впервые вошел в свой класс в нашей мошавной школе. — Берегитесь, мой дедушка — пират».

Черные повязки дедушки Зеева наполняли Довика гордостью. Однажды он даже надел одну из них себе на глаз и в таком виде вышел из дома. Наш сосед Ицхак Маслина увидел его и закричал: «Как тебе не стыдно? Это тебе не игрушка! Вот я скажу твоему дедушке, он тебе выдаст порцию!»