Читаем Высокая макуша. Степан Агапов. Оборванная песня полностью

Потом уже, как успокоилась, как миновала гроза на улице и дома, все прояснилось. Соблазнила Шурку уличная ребятня: давайте, мол, посмотрим, что немцы в школе делают. Так и потянулись друг за другом, куда недавно учиться ходили, — любопытно все-таки. Видят — немцы суетятся, дрова пилят и колют, тут же и кухня — железный котел на колесах, дымит, и запах вкусный от него, аж слюнки у ребят. Кто-то и додумался; пойдемте, мол, дровец им потаскаем, авось и дадут чего-нибудь поесть. Только так осмелели, ближе к кухне подвинулись, как откуда ни возьмись самолет. Немцы в школу кинулись, где убежище у них в подвале, а ребята кто куда, врассыпную по домам.

— Ма, а я в канаву с Мишкой, — рассказывала она с перепугу и с радости, что жива осталась. — Крикнул нам какой-то дядька «ложись», а мы и упали.

— Запор-рю! — крикнула мать так, как никогда на нас не кричала. — Я те покажу, я те побегаю по улице!


Наши съестные припасы кончились. Мать собралась в деревню, в Житово, и меня взяла «для веселья», от страха перед немцами. За пазуху она сунула свой свадебный полушалок — красивый, с яркими цветами по кулаку, с тонкой и длинной бахромой на каемке. А еще отрез шерстяной коричневый, который все берегла на платье. Не хотелось ей с ними расставаться, но голод, как говорится, не тетка.

Мы благополучно миновали поселок, пересекли пустынное белое поле с полузаметенными следами саней (железная дорога давно уже замерла, и на станцию никто почти не ходил, не ездил), и отсюда, с холма открылось нам Житово — длинное, рассыпанное цепочкой домов вдоль лощины. Мать остановилась, пригляделась, щуря глаза от белизны молодого снега, и вдруг затревожилась:

— А чтой-то там посередь деревни-то дымит?

Я присмотрелся, издали заметил машину и несколько фигур возле нее, а рядом бак с трубою на колесах, из которого валил черный дым.

— Немцы, — догадался я. — Обед небось варят.

— Ой, малый, не заберут ли нас? Что у них, окаянных, на уме-то…

Но левее, в конце Житова немцев не было видно, и мы решили идти туда, зашагали по полю в направлении крайних домов. Тут и правда ничего подозрительного не оказалось. Вышла на порог хозяйка с ведрами — за водой, наверно, — и мать спросила ее:

— Тетушка, есть у вас немцы?

Хозяйка посмотрела на мать и усмехнулась:

— Тетушка… А много ли ты моложе-то меня? Ну-ка, сколько тебе?

— Тридцать третий исполнился.

— Ну вот, а я тебе сорок хотела дать. Ишь, как жизнь-то нас молодит. И я вот, чуть постарше тебя, а тоже как старуха. — С этими словами женщина приоткрыла закутанное платком лицо, и правда помоложе она показалась, только морщинки у глаз. — Состаришься, милушка, при таком-то нашествии. Ишь, понаехали…

— Много их у вас?

— А то нет… У меня даром что пятеро ребят, а все равно приперлись, всю горницу захватили. Режутся в карты да вино свое… как его… шнап, шнап какой-то лакают. А сейчас вон на кухню подались, там и жральня у них, и штаб навроде. Ты уж не ходи туда, милушка, от греха-то. А то вон хозяина моего заладили картохи им носить. Носил, носил, пока ноги не подкосились, а стал отказываться, немец-то по горбу его. А то и прибьют ни за что.

Пользуясь разговорчивостью хозяйки, мать намекнула, за чем нужда ее привела, но та лишь руками замахала:

— Ох, милушка, до полушалка ли мне! У самих восемь ртов, самим как бы не пришлось голодать. А то возьмут да погонят куда-нибудь, как пленных надысь. Не гоняли там у вас? А мы видели, как над нашими солдатиками измываются. Уж гнали, гнали их, бедных, по деревне-то… Скотину так не гоняют. — И не выдержала, затерла глаза платком. — Изверги, ну прямо изверги. Провалиться бы им скрозь землю поскорей!

Разговор разговором, а дело нас не ждало. И мать спросила, куда бы зайти обменять свои вещи на хлеб.

— Да сходи вон туда, — кивнула женщина через два дома. — Вон изба-то с лозинами. Там у них девка-невеста, может, и возьмут твой полушалок.

Мы робко подошли к избе о двух окнах и без крыльца, мать позвякала железным кольцом щеколды, и предстала перед нами, на выходе из сенец, пожилая сердитая хозяйка. Мать сбивчиво заговорила с ней, объясняя, зачем и откуда она, хозяйка заколебалась сначала, потом нерешительно пригласила в дом.

— До того ли теперича, когда супостаты кругом. Какой был у людей хлебушек, и тот попрятали…

Потом все повернулось по-другому. Все четыре хозяйкины дочери любопытно оглядывали, ощупывали наше добро, и одна из них, старшая, невеста, репьем прилипла к своей матери: возьми да возьми полушалок.

— А хлеб-то где? — сопротивлялась хозяйка.

— Где, где… в сундуке, где же.

— А немцы-то сколько пожрали, не помнишь?

— Ладно, мам, еще замесим.

— Замесишь… много ли у тебя муки-то?

— А в яме-то, — вырвалось у девки.

— Типун тебе на язык! — прицыкнула мать.

Я понял, что хлеб у хозяев, наверное, зарыт от немцев, а так бы, может, не поскупились они. Сдалась, наконец, хозяйка, так что нам повезло в одном доме.

— Дофорсишься, дофорсишься у меня, — гудела она незлобиво, глядя, как дочь ее фасонилась перед зеркалом, поправляя на голове полушалок. — Схватят тебя немцы да увезут в Германию, ты дофасонишься!

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже