Высокая макуша

Для меня он не отец, а отчим, но все равно интересно бы побывать с ним на шахте. «Обязательно попрошусь, может, и под землю спустимся», — подумал я, надеясь увидеть что-то диковинное, для меня неизвестное.

21 июня. Наша квартира — это кухня с лежанкой и комната, где стоят две койки железные, стол с табуретками, сундук и качка, в которой спит маленькая Клавка. Заходящее солнце розово и ярко освещает выбеленные стены с потолком, прикопченную лежанку с кастрюлями на чугунной плите, и от этого теплого света квартира мне кажется родней и уютней, чем тесная комнатушка в Электропередаче. А может, оттого, что приехал к матери…

Вечером мы сидели за столом всем «табором», как смеется мать, и вволю надувались горячим чаем. Веселая наша семейка, нечего сказать: мать с отчимом, младшие мои сестры — Шурка да Клавка, да брат Мишка по седьмому году. Да еще, как сказала мать, осенью должен прибавиться пятый маленький.

Утром мать с отчимом уходят на работу, будят меня и Шурку, которая смотрит за младшими. А я то в магазин иду за хлебом, то за водой в колонку, а потом бегу поселок осматривать.

Так и освоил я Огаревку, убедился, что невелик этот поселок, пожалуй, можно за час обегать. Одна только улица, видная из наших окон, подлиннее, как главная, а другие, поперек нее, — совсем короткие. Центр поселка был рядом с большим новым зданием ремесленного училища. Тут было вроде центра. Возле магазинов сновали люди, незнакомые ребята окружали лоток с мороженым, иногда и я покупал, если мать давала немного мелочи. Я уже ходил не только в магазин, но и на базар за молоком. Прошел однажды за поселок и долго глазел на ближние шахты, на высокие курганы породы, или синики, как называли ее иначе. С любопытством наблюдал, как высоко, на самую макушку кургана, карабкались, подтягиваемые тросами, маленькие вагонетки с породой, а рядом подкатывались под решетчатую вышку большие вагоны, и сверху в них сыпались черные куски угля. Я пожалел, что отчим не брал меня на шахту: оказалось, он работал не под землей, а на поверхности — плотничал.

Находившись по поселку, я брался за балалайку и бренчал, бренчал, пока не отбивал до боли пальцы. Тут из другого подъезда приходила Шуркина подруга Танюха, девка здоровая и мордастая, постарше меня на год. Лупила-лупила на меня, на мою балалайку смелые, навыкате, глаза, и я догадывался, что Танюха хочет плясать. Но только мы разыгрывались, как приходила старуха с нижнего этажа и начинала отчитывать нас за топот, грозила пожаловаться. Приходилось выметываться на улицу, за угол дома, и тут мы давали себе волю. Я старался вовсю, наяривал барыню или русскую, а Танюха плясала, безуспешно вызывая на круг несмелую Шурку. Потом, когда надоедало ей одной плясать, я менял свою игру, и Танюха грубоватым голосом подхватывала:

Све-етит ме-есяц, све-етит ясный,
Све-етит бе-елая-а луна-а…

22 июня. Утром как ни в чем не бывало я пошел за хлебом в магазин, заодно и поглазеть на базар. В будние дни торговок за прилавком раз-два, и обчелся: стояли они, позевывая, с молоком и творогом, с яйцами, зеленым луком да жареными семечками. Как поселок невелик, так и покупателей немного. А к обеду и вовсе расходились, пустела базарная площадь.

Но сегодня воскресенье, весь прилавок забит, а кто запоздал, тот расположился прямо на земле. Торговали не только тем, что в будни, но и мясом свежим, солониной, поросятами, курами, поношенной и новой обувкой да одежкой. А ребята заглядывались на свое — на крупную садовую клубнику да луговую ягоду. При виде такого лакомства опять припомнились мне родная деревня, ее луга и бугры, сплошь усеянные ягодами, — так и помчался бы туда, где все теперь цветет и зеленеет.

Походил, походил по базару, сунулся в карман, где не было ни копейки, и нехотя отправился назад. А дома принялся рассказывать, какие видел на базаре ягоды, описывать их в таких красках, что у Шурки и Мишки глаза разгорелись, даже маленькая Клавка, которая еще не научилась говорить, поняла, кажется, о чем я говорил, захныкала, прося тех ягод.

— Ну ладно, ладно, — сдалась наконец мать и полезла в сундук, достала связанный платочек. — Так и быть уж, купи всем по стакану. Да подешевле-то выбирай, поторгуйся.

Я выскочил в коридор, пробарабанил по гулкой деревянной лестнице и в две минуты был уже на базаре. Ягоды показались мне дорогими, по стакану на каждого не получалось, и тогда я принялся торговаться, выигрывать время, пока не опустеет базар, пока не станут продавать дешевле.

Приодетые по случаю выходного дня, нарядные и шумливые, люди прогуливались от безделья по площади, мусорили семечками. Явилась откуда-то ватага ряженых с гармошкой — должно быть, свадьбу затевали — и скоро вокруг нее образовалась кучка ротозеев, пляска пошла, посыпались озорные частушки.

Вдруг веселье смешалось, и люди повернулись в сторону громкоговорителя — он висел на высоком столбе козле магазина. Зашикали друг на друга, одернули гармониста, и все притихли, слушая необычные, тревожные слова.