Высокая зеленая трава

— Никто не хочет оставаться затерянным в траве, — весело воскликнул мальчишка. — Бекки не хочет оставаться затерянной в траве. У нее выкидыш. Если ты ее не найдешь, думаю, она умрет.

— Ты лжешь, — но в голосе Кэла не слышалось убедительности.

Наверное, он сделал еще полшага вперед. Мягкий, завораживающий свет начал разгораться в центре камня, за плавающими человечками… словно гудящая вольфрамовая нить, которую он слышал, находилась примерно в двух футах под поверхностью камня и кто-то медленно раскалял ее.

— Нет, — ответил мальчик. — Присмотрись, и ты увидишь ее.

Под затуманено-кварцевой поверхностью камня он увидел смутные очертания человеческого лица. Сначала подумал, что смотрит на собственное отражение. Но хотя лицо чертами напоминало его, Кэл понял, что никакое это не отражение. Лицо Бекки, губы оттянуты назад в собачьей гримасе боли. Половина лица измазана землей. Сухожилия шеи натянуты.

— Бек? — позвал он, словно она могла его услышать.

Еще один шаг — ничего не мог поделать с собой, — наклон, чтобы лучше видеть. Он вытянул перед собой руки, ладонями словно уперся в невидимую стену, говоря себе — дальше ни шагу, — но не почувствовал, как они начали покрываться волдырями от жара, который излучал камень.

«Нет, я слишком близко», — подумал он и попытался отпрянуть, но потерял опору. Каблуки заскользили, словно он стоял на груде мягкой земли, которая поползла под его весом… Только стоял он на плоской земле, а скользил вперед, потому что его притягивал камень. Генерировал притяжение, вот и тащил Кэда к себе, как магнит тащит железную стружку.

В глубинах этого огромного неровного хрустального шара, в который, казалось, превратился камень, Бекки открыла глаза и теперь смотрела на него в изумлении и ужасе.

Гудение в голове нарастало.

Поднялся и ветер. Трава моталась из стороны в сторону, как в экстазе.

В последний момент он осознал, что его плоть поджаривается, что его кожа пузырится в неестественной жаре у камня. Он знал, что прикоснуться к камню — все равно что положить руку на раскаленную сковороду, и начал кричать… а потом перестал, звук замер во внезапно пережатом горле.

Камень был не горячим. Холодным. Божественно холодным, и он припал к нему лицом: усталый пилигрим добрался до цели и теперь наконец-то мог отдохнуть.

Когда Бекки подняла голову, солнце то ли всходило, то ли садилось, и у нее болел живот. Словно она выздоравливала после недели желудочного гриппа. Она вытерла пот с лица тыльной стороной руки, поднялась и вышла из травы, прямо к автомобилю. С облегчением увидела, что ключ по-прежнему вставлен в замок зажигания. Бекки выехала со стоянки на шоссе, покатила неторопливо, не разгоняясь. Поначалу не знала, куда едет. Боль в животе не давала думать, накатывала волнами. То тупая, как в мышцах после интенсивной тренировки, то вдруг усиливающаяся, режущая внутренности и обжигающая промежность. Лицо горело как в лихорадке, и даже воздух, врывающийся в окно — стекло она опустила — не охлаждал его.

Спускалась ночь, и умирающий день пахнул только что выкошенными лужайками и жарящимся во дворах мясом, и девушками, собирающимися на свидания, и бейсболом под искусственным освещением. Она катила по улицам Дарема, штат Нью-Хэмпшир, в тускло-красном свете, солнце раздутой каплей крови висело на горизонте. Она проехала мимо Стратэм-Хилл-Парка, где тренировалась в составе команды, когда училась в старшей школе, повернула у бейсбольного поля. Послышался удар алюминиевой биты по мячу. Мальчишки закричали. Темная фигура, наклонив голову, помчалась к первой базе. За дорогой Бекки особенно не следила, монотонно напевала один из лимериков, лишь отчасти осознавая, как шевелятся губы. Самый старый из всех, которые ей удалось найти при подготовке того сочинения по литературе, лимерик, написанный задолго до того, как развитие языка вывело эту стихотворную форму на новый уровень, и в ней нашлось место таким словам, как «гребаный»:

— Девочка однажды спрятаться решила, — напевала она.

— И очень подошла ей высокая трава.

Да только звери хищные там жрали всех,

Кто встретился, включая и людей.

И приходили к выводу, что нету их вкусней.

«Девочка, — подумала Бекки. — Ее девочка». Тут она, наконец-то, поняла, что делает. Она отправилась искать свою девочку, ту самую, за которой ее оставили присматривать, и, ох, дорогой Иисус, в какой гребаный переплет она попала, девочка куда-то ушла, и Бекки должна найти ее до того, как родители вернутся домой, и уже темнеет, и она даже не может вспомнить, как звали эту маленькую говнючку.