Высокие Горы Португалии

– Никогда не думал, что один лишь вид дороги может доставить такую радость. Так в какую сторону до Вила-Велья-ди-Родана? – справляется он.

Симан показывает направо.

– Большущее спасибо, Симан. Вашей помощи нет цены. Я обязан вас вознаградить. – Томаш лезет в карман обгоревшей куртки.

Симан качает головой. И с трудом, словно глубоко проглотив язык, выговаривает:

– Да я уже вознагражден – вот прокатился в этой удивительной коляске. Так что это мне пристало вас благодарить.

– Не за что. Простите, что завез вас в такую даль.

– Да отсюда и пешком-то не больно далеко.

Симан неохотно сползает с пассажирского сиденья, и Томаш трогает вперед.

– Спасибо, еще раз спасибо! – выкрикивает он.

Симан машет ему рукой, пока не исчезает из виду в боковом зеркале.

Вскоре после этого по дребезжащему постукиванию с одной стороны Томаш понимает – что-то не так. Давит на одну педаль, потом на другую.

Обойдя несколько раз машину кругом, Томаш наконец замечает: правая передняя шина – он подбирает подходящее слово – сплющилась. И колесо уже не такое круглое, каким было. Подобным непредвиденным случайностям в инструкции отведено несколько страниц. Он пролистал их, когда выяснил, что колесам, по крайней мере, для сохранения округлости не нужна никакая смазка. Он достает инструкцию, находит искомый раздел. И белеет. Еще та работенка, чисто техническая. Впрочем, он об этом догадывался еще до того, как перевел все подробности с французского.

Надо уяснить себе, для чего, собственно, служит домкрат и как им пользоваться; надо знать точно, куда приладить его под автомобилем; надо приподнять им автомобиль; надо отвинтить и снять колесо; надо заменить его на запасное с подножки; надо поставить сменное колесо на место старого и накрепко затянуть болтами; надо, чтобы все было на своих местах – у бывалого автомобилиста на такое ушло бы полчаса. А у Томаша, с его ободранными в кровь руками, уходит целых два.

Наконец дело сделано, а цена – грязные трясущиеся руки и лоснящееся от пота и изнывающее от боли тело. Ему бы радоваться, что можно ехать дальше, но он чувствует лишь смертельную усталость. Он забирается обратно в водительскую кабину и устремляет взгляд вперед. Голова саднит, как и заросшее никчемной бородой лицо. «Хватит! Довольно!» – нашептывает он. Зачем человеку страдать? Какой в этом толк? Разве страдания прибавляют разума? Что до отца Улиссеша, ответ на эти вопросы довольно долго был отрицательный. Томаш вспоминает яркое тому подтверждение:

«Нынче наблюдал побоище на плантации. Дрались двое невольников. Остальные же стояли в стороне, будто в оцепенении. Невольница, из-за которой разгорелся спор, следила за происходящим невозмутимо, с безразличием. Но, кто бы ни одержал верх в стычке, дело все едино обернулось бы не в ее пользу. Те двое знай себе орали друг на дружку на своем непонятном наречии – бились поначалу на словах да все размахивали руками, а после в ход пошли кулаки и орудия труда. Все изменилось буквально на глазах: сперва было лишь уязвленное самолюбие, засим последовали телесные увечья – рукоприкладство, кровь, зверская резня, и так, покуда один из спорщиков, в конце концов не рухнул замертво, с рассеченной глубокими полосными ранами грудью и раскроенной пополам головой.