Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

Приехав в Верхнеудинск поздно вечером, Бестужев заночевал у Курбатовых на Большой улице, утром переправился через Селенгу и, проехав мимо Иволги, Оронгоя, Гусиного озера, начал подниматься по Убиенной пади.

Название свое она получила из-за битвы, происшедшей здесь в 1688 году, когда сосланный гетман Украины Демьян Многогрешный разбил войска монгольского хана Очироя. Только что став свидетелем важного исторического события, каким было заключение Айгунского договора, Бестужев невольно бросал взгляд в глубь времен, пытаясь разглядеть в них едва видные пунктиры, ведущие из прошлого в настоящее.

Так, в Нерчинске и Селенгинске полвека назад служил его дядя Василий Сафронович Бестужев. Не нажив службой никакого богатства, он подал в отставку и ушел в Россию пешком. А еще раньше, в 1727 году, сюда был сослан Меишиковым арап Петра Великого Абрам Ганнибал, который строил в Селенгинске крепость. Стены ее, как и половину старого города на том берегу, давно снесли бурные воды Селенги. Но причудлива судьба, ведь именно Савва Рагузинский, который в ту пору заключал договор с Китаем и основал Кяхту, еще в 1704 году привез в Россию арапчонка, будущего прадеда Пушкина, и подарил его Петру Первому. Рагузинский и опальный Ганнибал наверняка виделись в Кяхте или Селенгинске…

Бестужев добрался до перевала и вскоре увидел сквозь редкие стволы сосен крыши Селенгинска. И тут мысли о прошлом уступили место нетерпению, радости, тревоге от предстоящей встречи с семьей: как там Леля и Коля? Ладит ли жена с сестрами? Не заезжая в центр Селенгинска, где его могли остановить знакомые, он проехал по окраине, у полей, засаженных знаменитым селенгинским табаком, и помчался, поднимая облака пыли, по дороге к дому в пяти верстах от городка.

Еще издалека он разглядел у ворот две крохотные фигурки и узнал своих ребятишек, а на лавочке сидели его сестры. Увидев, что кто-то скачет к усадьбе, дети перестали бегать. Резко осадив лошадь, Бестужев выскочил из тарантаса и бросился к ним. Леля обняла отца, а двухлетний Коля, не узнав его, испугался и побежал к теткам, которые, поднявшись с лавки, уже спешили к брату. Объятия, поцелуи.

— Ты что, не узнал? — смеялась Леля над Коленькой. — Это же папа!

Мальчонка успокоился, отец поднял его на руки, прижал к себе и спросил, где мама.

— Мама дома, болеет, — тихо прошептал малыш. Открыв калитку, Бестужев вбежал во двор, поднялся по крыльцу и, распахнув дверь, увидел жену, лежащую в постели. Мария поднялась и со слабой улыбкой протянула руки. Он обнял ее, поцеловал.

— Наконец-то! Думала, уж не увижу, — заплакала она.

— Ну что ты, успокойся.

— Тебе еще не сказали? Сестра моя Наташа умерла от чахотки, а я, кажется, заразилась от нее…

Нездоровый румянец и блеск глаз на бледном лице выказывали тяжелое состояние. Он, как мог, начал утешать ее.

Хозяйство в отсутствие Бестужева оказалось запущенным. Сидейки, сделанные еще зимой, сбыть не удалось, и они стояли во дворе оглоблями вверх. Узнав от приезжающих из Иркутска кяхтинцев, что Зимина и Серебренникова на месте нет и что вернутся они нескоро, Бестужев взялся за работу — вспахал огород, унавозил грядки, высадил на них рассаду огурцов, помидоров.

Ему чём могли помогали сестры. Но как же сдали они в его отсутствие. Конечно, сказываются годы — Елене шестьдесят шесть, близнецам Ольге и Марии — по шестьдесят пять. Но была и другая причина — нелады с женой Мишеля. Не имея своих детей, сестры начали отдавать Леле и Коле все свои нерастраченные материнские чувства. Детишки очень любили тетушек, и это вызывало ревность матери. И без того натянутые отношения испортились до такой степени, что сестры твердо решили в ближайшее время уехать в Москву.

Кузен Александр — сын Василия Сафроновича от третьего брака — после Крымской кампании жил в центре Москвы, на Поварской, и по-прежнему звал сестер к себе.

Завершив дела на огороде, Бестужев занялся сенокосом. Изгородь из прясел, не подправленная после зимы, упала, скот вытоптал траву на угодьях, выделенных Бестужеву, и ему пришлось косить сено на островах. Но до чего хлопотное это дело! Понадобилось смолить, шпаклевать лодки, а потом плавать на острова ранними утрами. Буйные травы ложились толстыми валками, не успевая просохнуть за день, если не переворошить их. Вечерами надо было снова грести и метать копны.

Когда был жив Николай, с сенокосом справлялись легче. Брат так умело вершил зароды, что дожди почти не портили сено, стекая по хорошо уложенным и расчесанным прядям. Сейчас же ему помогали сын Николая Алеша Старцев и его друзья. Нанять работников было не на что. От денег, полученных за сплав, почти ничего не осталось — траты на житье в Николаевске, прогоны, питание в дороге. Теперь вся надежда на доплату за вынужденную задержку в Николаевске. Он ничего не заработал за сплав, а, учитывая урон от запущенного в его отсутствие хозяйства, оказался даже в убытке.

ИРКУТСК