Высоко над уровнем моря

Я не моралист и мне наплевать на бурную деятельность Гарагяна и тех придурков, что травят свою желтушную печень паршивой азиатской водкой. Моей столовской братии – тоже. Они бы и сами не прочь вкусить этих запретных удовольствий, да денег нет, а в долг Гарагян не дает. Продавать что-либо из казенного имущества, чем балуются некоторые олухи у нас в госпитале, своим я категорически запретил: насмотрелся в свое время на этот бардак в Афгане, и второй раз наблюдать за ним уже здесь не хочется.

Нас разозлила совершенно другая история.

Откуда-то из дальнего гарнизона в госпиталь привезли очередного менингитчика. Здоровый, даже красивый парень, успевший послужить каких-то два месяца, был при смерти. В реанимации его откачали слегка, затем переправили в наше отделение, в отдельную палату.

Именно наша команда тащила носилки с пацаном по узкому лестничному пролету на второй этаж. И Светлана, сопровождавшая их, тогда сказала мне, что этот случай довольно тяжелый, и если парень выживет, то останется дауном. На глазах Светы, наверняка повидавшей немало, на глазах блестели слезы. Действительно, от таких известий кого хочешь покоробит: Да и по мне, уж лучше пулю в башку, чем так…

К больному вызвали мать. Простая женщина, работница какого-то комбината, воспитывавшая сына одна, она заняла денег на дорогу у соседей и поехала за тридевять земель ухаживать за сыном.

Чтобы она не тратилась на питание, мы со своей кухонной мафией решили ей помогать, чем можем. Женщина пыталась отказаться, на что мы ответили: «Питание вашему сыну по полной программе все равно положено. А он, кроме капельницы, ничего не принимает. Так что не стесняйтесь: чужое вы не едите».

Уговаривал Мишка Картуз. Не знаю, что он там наболтал от себя лично, но, в конце концов, женщина согласилась. Мишка от всего этого даже изменился: стал меньше ругаться матом, гонять салаг по своей палате и принялся собственноручно носить еду в отдельную палату.

Со своей стороны провела агитацию и Светлана: уговорила капитана, чтобы тот пробил для женщины дополнительный паек из центрального пищеблока. А во время своих вечерних дежурств часто засиживалась у нас на кухне, беседуя на разные темы. Получилось, что совместное наше участие в беде человека, как-то всех сплотило…

На меня эта история повлияла еще более странно: стал ревновать Светлану к капитану, хотя вида не подавал. Но разве можно провести женщину в сердечных делах? Светка заметила перемену в отношениях и тоже стала как-то выделять меня из общей толпы больных. В ее взгляде стало чуть больше теплоты и участия. Она вела себя со мной, как любящая старшая сестра. Впрочем, я бы предпочел быть не братом, пусть даже любимым, а кем-то другим…

И эту госпитальную идиллию разрушил чертило Вагон!

Он напоролся на патруль среди рядов «зеленого базара», где встречался со своим торговцем анашой. Чтобы не оказаться, как минимум, на «губе», а максимум – загреметь под суд (СССР – это тебе не Афган, где на баловство с наркотой смотрели сквозь пальцы), ему пришлось бросать товар и обращаться в бегство. Но на этом неприятности старшины не закончились, а только начались: пацаны, авансом заплатившие за чарс, требовали деньги или товар. У Вагона не было ни того, ни другого. За такие вещи в Азии перерезают глотку от уха до уха…

И наш Вагончик не придумал ничего более мудрого, как попытаться занять денег у несчастной солдатской матери. Бедная женщина, смотревшая на всех больных солдат в инфекционном отделении, как на детей, попавших в беду, едва не дала ему искомой суммы. Сколько конкретно, мы не знали, но были почти уверены: это были все ее деньги.

Сделать это помешала Светлана. Какой-то «доброжелатель» (или попросту «стукач») ей протелеграфировал про очередную аферу старшины, и она вовремя его остановила. Я был более чем уверен, что эта история стала известна капитану, и над головой Гарагяна стали сгущаться тучи.

Почему-то меня это не радовало. Нет, никто не возражал против туч над макушкой проходимца. Просто меня мучила обычная ревность: капитан поимел эти сведения через Светлану, которая, в свою очередь, ни за что не рассказала бы ему об этом (решив проблему своими силами), если бы не их близкие отношения.

В народе говорят: ревность – признак… чего? Правильно. Но я осознавал, что это самое «чего» в моем нынешнем положении ранбольного солдата не имеет никаких шансов. Более того, сестринское отношение Светланы ко мне уже начинало раздражать. Я понимал, что эта злость несправедлива к ней, но ничего не мог с собой поделать…

После бессонной ночи, наполненной этими размышлениями, я решил завязать свои чувства в узел. И чтобы отвлечься, принялся со своими урками готовить план страшной мести Гарагяну. А последняя встреча Гарагяна с медсестрой Леной нас только раззадорила.

… – Бабы – дуры! – по-прежнему не может успокоиться идущий с ведром каши у меня за спиной Путеец.

Я возвращаюсь из своих мыслей и мечтаний на грешную землю. Возвращаюсь, чтобы снова улететь. До кухни еще двести шагов, за это время можно многое вспомнить и обдумать…