Высоко в небе лебеди

«Уехала? Расписание, где расписание?» — он шагнул к желтому, заляпанному чьими-то грязными пальцами листку, приколотому кнопками над полукруглым фанерным окошечком кассы, и не сразу нашел нужный рейс, хотя их всего было четыре. Первый автобус уходил, в половине восьмого. В это время Люба была еще дома, второй автобус шел в четыре часа. «С ним она уехать не могла», — Андрей беспомощно осмотрелся.

— Припоздал, что ли? — спросила его одна из старушек.

— Нет, я не еду, — торопливо ответил Андрей.

— А кто едет? — с простодушной прямотой поинтересовалась вторая старушка.

— Пока еще никто, — Андрей выскочил на улицу.

Мать приоткрыла дверцу машины.

— Она там?

— Нет.

— Где же она?

— Не знаю. Автобус идет через полчаса.

— Может, передумала?

— Нет, мама, ты не знаешь Любу. Раз она решила, то…

— Я уже слышала, — Таисия Федоровна резко перебила сына, — вернее, я постоянно слышу, что она… Впрочем, я сейчас думаю не о ней, а о ребенке. И делаю все только для него. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Да.

— Ну, так что же ты стоишь?

— А что делать?

— Господи, ну до чего же вы все беспомощные, а еще чего-то мните о себе! — Таисия Федоровна скрылась в дверях вокзала; когда она вышла, то по ее расслабленному лицу Андрей понял: мать что-то знает.

— До Ивантеевки едут всего две бабушки и еще одна девушка, — мать выдержала паузу, — в положении, как сказала мне кассирша. Она у нее поинтересовалась: не будет ли ее тошнить, а то часть дороги ремонтируют, и автобус сильно трясет. А на четырехчасовом все едут с работы, и по дороге он набивается полный. Но она все равно взяла билет. Значит, если решила ехать, то придет. Ждем до четырех часов.

Таисия Федоровна села в машину. Андрей прошелся по маленькой привокзальной площади, присел на красный пожарный ящик с песком. «Лучше бы сразу выполнить это ее желание. Пожила бы недельку и вернулась. Бывает же у человека такая причуда, страсть. Удовлетворит ее, и все идет, как прежде. Об этом, кажется, у Фрейда говорится. Тогда, две недели назад, все было бы гораздо проще и безопаснее. Да, безопаснее», — Андрей посмотрел на вокзал, который был такой же маленький и невидный, как и деревни, в которые ходили от него автобусы. С правого бока, где, наверное, располагался буфет, возвышалась пирамида ящиков; на одном из них кто-то сидел, в очертаниях фигуры Андрей уловил что-то знакомое и побежал к вокзалу.

Люба сидела на ящике из-под ситро и медленно, погруженная в свои мысли, жевала пирожок с повидлом; Андрей остановился шагах в пяти — он не узнал ее лица, как-то разом постаревшего, чужого; он чувствовал себя на этом вокзале посторонним, а Люба, и он это тоже сразу понял, была своей; он не сумел бы так вот легко и естественно пристроиться на ящике и покорно ждать автобус, и Андрей вспомнил, что Люба три года каждую субботу уезжала с этого вокзальчика домой, в Ивантеевку, и старое здание с облупившимися стенами было для нее началом дороги домой.

— Люба, — опасаясь, как бы не напугать жену столь внезапным появлением, тихо позвал Андрей.

— Я тебя давно увидела, когда ты на пожарный ящик сел, — она смотрела не на него, а на его ботинки, — зачем ты пришел?

— Любаня!

— А что мне оставалось делать? — грустно спросила она и опустила руку с пирожком.

Андрей обернулся — поодаль стояла Таисия Федоровна. Спокойная, собранная, она подошла ближе.

— Люба, мы отвезем вас на машине.

— У меня уже есть билет, — Люба достала из кармана плаща розоватую бумажку и выставила ее перед собой, словно пыталась ею защититься.

— Садитесь в машину, — властно сказала Таисия Федоровна.

Люба подчинилась. Ехали молча. Даже шоферу это показалось странным, он несколько раз смотрел то на свою начальницу, ожидая, что она что-нибудь скажет, то на Андрея, но тот отворачивался к окну. Люба сначала безучастно глядела перед собой и, лишь когда машина запрыгала на разбитом тракторами проселке, припала к стеклу и, ни к кому не обращаясь, сказала:

— Налево, вон по той стежке, я ходила в школу.

— Она сохранилась? — обрадовавшись, что Люба наконец-то заговорила, спросил Андрей.

— Ее в прошлом году закрыли. Теперь построили новую на центральной усадьбе. Но я обязательно схожу в старую.

Андрей в продолговатом зеркальце, висевшем на лобовом стекле, увидел, как мать недовольно поморщилась; Андрей тоже понял желание Любы сходить в старую школу, как проявление легкомысленности, но не стал возражать жене; он уже боялся сказать ей что-нибудь против.

— Может, мы сейчас заедем в вашу старую школу? — сухо спросила Таисия Федоровна.

— Нет-нет! — с легким испугом отказалась Люба, — я сама.

— Да какой же смысл в вашем положении тащиться в такую даль! — не выдержала Таисия Федоровна, — я понимаю: детство, воспоминания. Но ведь должно же быть и благоразумие, и чувство ответственности, в конце концов!

— Это как раз от этого чувства и идет, — тихо возразила Люба.

— Конечно, красиво, но… — Таисия Федоровна не договорила, потерла пальцами виски, собираясь с мыслями, и сказала сыну: — Ты останешься здесь.

— Зачем? — вмешалась Люба, — он поедет домой. У него курсовая на носу.