Высокое Искусство

— Мне стало по-настоящему страшно.

— Флесса, сейчас не время шутить, — голос герцога снова обрел неприятную мягкость, почти задушевность.

— Это не шутка. Прежде все было ясно. Вот человек, чья жизнь нужна семье. Его следует найти, определить его пользу, извлечь ее. Но теперь…

Флесса склонила голову, медленно покачала ей из стороны в сторону, чувствуя, как неудобный воротник платья тесно облегает шею, как удавка.

— Мне стало страшно. Это… что-то совсем иное. Не наше. Не человеческое. То, с чем нельзя связываться. Ни в коем случае.

— Любовь и страх. Какая отвратительная комбинация, — пробурчал герцог. Он был сердит, недоволен, и в то же время Флесса чувствовала, что гнев отца сместился, перешел на какой-то иной объект помимо разочаровавшей наследницы.

— Так чего же все-таки больше в твоем решении? Зова сердца, желания сохранить ей жизнь? Или этого… страха?

— Не знаю, — прямо и твердо сказала Флесса.

— Дочь моя, ты умножаешь сущности без необходимости. Самое простое объяснение — родственные связи. Пращур и потомок.

— Нет, — с той же уверенностью отрезала Флесса. — Портрет был написан больше четырех веков назад. Почти двадцать поколений, за это время фамильные черты размываются, теряют подобие. А они не просто похожи, отец, повторю, это один и тот же человек.

— Или в их семье, как у вырожденцев с Сальтолучарда, принято не разбавлять кровь, беря супругов из других фамилий, — герцог поднял руку, останавливая возражение дочери. — Или случай наделил дальнего отпрыска внешностью предка, такое бывает исключительно редко, но все же бывает

— Отец…

— Помолчи, Флесса, — герцог сжал раскрытую ладонь в кулак, обрывая дочь. — Я не сказал, что ты не права. Я сказал «если ты права». Так вот… если ты не ошибаешься…

Он замолчал и долго думал, снова прикрыв глаза тяжелыми веками, словно бойницы крепкими ставнями. А затем проинес, в то мгновение, когда Флесса уже исчерпала запас терпения и готова была заговорить сама:

— Я по-прежнему тобой недоволен. Решение отпустить Хель продиктовано сердцем и должно было оказаться крайне глупым. Но если ты не ошиблась… насчет картины… Быть может, твой выбор оказался мудр. И единственно верен.

Флесса задержала дыхание, пытаясь остаться бесстрастной, сдержанной. Получилось не очень хорошо. И женщина подумала, что воистину, сегодня исторический день, великий день. В том числе и потому, что впервые в жизни она говорит с отцом как равный с равным. У одного больше власти, у другой меньше, однако оба — аусф, владетель настоящий и владетель будущий. И речь их соответствует положению.

— Очень давно, когда я был юным, в Малэрсиде появилась одна… старая женщина. Колдунья. Она была очень слабой магичкой и занималась не столько волшбой, сколько собиранием знаний. Как бродячие сказители, менестрели, которые обмениваются песнями, историями. Или монахи, что день-деньской переписывают разные книги. Эта женщина была для магической гильдии как монах для Церкви, только искала она не потерянные свитки и редкие апокрифы, а… сказки.

— Сказки? — недоверчиво переспросила Флесса.

— Да. Каждый цех, каждое ремесло имеют свои легенды, сказания, байки, что редко выходят за пределы круга посвященных. Оказалось, есть свои легенды и у магов. Та волшебница много лет собирала их, описывала и пополняла гильдейскую библиотеку. Особой пользы от магички не было, но ссориться с колдунами из-за одной старухи нет смысла. Эта братия злопамятна и тщательно ведет списки обид. Так что отец принял ее, оказал умеренные почести, дозволил жить в замке невозбранно, сколько вздумается.

Герцог нахмурился, Флесса дипломатично отвернулась, как бы случайно, сообразив, что упоминание отца не добавило правителю хорошего настроения. Слишком многое встало между пращуром и потомком. На мгновение остро захотелось спросить — правда ли, что молодой претендент убил старика собственноручно, не только освобождая корону, но и мстя за некую страшную обиду. Но, разумеется, Флесса мгновенно придушила неуместное желание.

— Поначалу я думал, она ищет в Малэрсиде новые знания, все так думали. Но со временем понял, что все ошибаются. Старуха не подбирала крохи полузабытых баек. Она скрывалась. Точнее — пережидала, надеясь, что пройдет время и о ней забудут.

— Кто забудет?

— Ее гильдия.

— Это она рассказала?