Высокое напряжение

Святилище — это помещение в серых, черных и белых тонах, самое бесцветное из моих пристанищ. Я жажду его спартанской элегантности, когда что-то меня беспокоит, воздерживаюсь от отвлекающей яркости мира, чтобы подумать в окружении успокаивающей монотонности.

Мне не нравится делать что-либо универсальное или предсказуемое, что может позволить врагу выследить меня, и все же рискованное количество моих резиденций — пентхаусы, поскольку они обеспечивают высокие окна и сводчатые потолки. Я принимаю риск взамен на пространство, простор дышать и место для сожжения неуёмной энергии. В огромной гостиной Святилища, лишённой всякой мебели, на черных полированных полах, в которых видно моё отражение, лицом к стене окон, спиной к линии огня, горящей за стеклом, в тяжёлые ночи своего хронического города я танцую так, как когда-то танцевала в другом мире, под тремя полными лунами, заброшенная лишь с одной песнью, которую я способна слышать. Я танцую, чтобы выпустить все это, эти нарастающие во мне эмоции. Я танцую, пока не засыпаю — истощённая и часто плачущая.

Моя кухня — это гладкое современное творение из кварца, хрома и черных мраморных полов. Эти полы проходят по всей квартире, и с них легко отмывать кровь шваброй. Обычно, когда я ищу Святилище, я истекаю кровью.

Сегодня крови не было, лишь рука, чёрная как мои полы.

Шазам жирно развалился по кухонному острову цвета слоновой кости, занимая его половину и отдирая плоть от черепа…

— Это свинья? — недоверчиво переспросила я. — Ты съел целую свинью? — судя по количеству крови, заляпавшей шкафы, капавшей с краёв, и по размеру копыт, которые он оставил несъёденными, это была ещё и взрослая свинья.

Пожав плечами, он ничего не сказал, лишь изучал взглядом отдалённую точку в воздухе и невинно лизал лапу, слышно постукивая хвостом по кварцу.

— Черт подери. Ты мог хотя бы оставить мне фланк бекона, — проворчала я, копаясь в кладовке в поисках консервной банки кокосового молока и пары протеиновых коктейлей. Мой живот скрутило тошнотой, но мне нужна была энергия. В наше совместное время в Зеркалах Шазам часто охотился для меня, и я отрубала фланки с большего количества животных, чем могла сосчитать, делала филе и жарила их на огне. Для остального мира я могла выглядеть варварски. Остальной мир казался мне варварским.

Я проглотила кокосовое молоко, запила протеиновыми коктейлями, вытерла рот тыльной стороной ладони, затем повернулась и увидела, что Шазам стоит, выгнув спину подковой, шерсть на спине встала иголками вдоль хребта, губы разошлись в беззвучном рычании, пока он уставился на длинный коридор с эбонитовыми полами, который после поворота направо в небольшую прихожую вёл к входной двери. Всякий раз, когда он делает это, по моему позвоночнику бегут мурашки. Он никогда не ошибается. Слух и обоняние моего Адского Кота сильнее моих. Во многих случаях это сохраняло нам жизнь — и в Дублине, и когда мы бродили по враждебным планетам в Зеркалах.

Когда он застывает, я застываю. И готовлюсь.

И все же любое, что могло войти в дверь, не особо меня беспокоило. Поистине опасным вещам не нужны двери.

Шазам наклонил свою царственную косматую голову, чтобы посмотреть на меня. Фиолетовые глаза задержались на моей левой руке, поднялись к плечу, затем к моему лицу. Трепеща усами, он прошептал:

— Оно опять изменилось.

— У двери что-то есть? — прошептала я в ответ.

— Да. Ты в порядке, Йи-йи? Это больно? — тревожился он.

Я покачала головой. Лишь вещи, которые я ей делала, причиняли боль. Моё сердце болело. Часть его будет вечно болеть о Бриджет. Я рано оборвала жизнь хорошего человека. Некоторые люди пытаются заплатить за свои ошибки, наказав себя. Я — нет. Это не только не отменяет совершенной тобой ошибки, это превращает тебя в непродуктивную обузу и делает несчастными всех, кто вынужден тебя терпеть. В моем понимании, если ты облажался, у тебя есть два выбора: убей себя или старайся сильнее.

Его светящиеся глаза сделались влажными.

— Заставь чёрную кожу уйти. Скажи ей исчезнуть. Она причиняет боль твоему сердцу, Йи-йи.

Я обдумала это, вновь метнувшись взглядом к длинному коридору, ведущему к двери. Слабое, но отчётливое влажное шуршание, царапание по порогу. Я подумала о своей руке, об ужасной силе, которую она содержала. О мече, который мне нужно защитить. Мече, который я выбрала охранять. При условии, что это возможно, сделала бы я это? Повернулась бы спиной к силе, которую могу использовать во благо, если научусь её контролировать?

Я не считала случившееся со мной ужасной вещью. Я считала проблемой свою нехватку понимания и невозможность контролировать это; и я намеревалась быстро это исправить.

Шазам хорошо меня знает. Со своим экзальтированным, беззаветно любящим другом я опускаю защиты, мой обычно закрытый взгляд открыт, выразителен.

— О, Йи-йи, — прошептал он, его глаза наполнились слезами. — Ты не сделала бы другого выбора, если бы могла. Ты хочешь этого.