Высота

— А что делать? Полежал-полежал для виду, будто убит, а потом, делать нечего, отдышался, вначале пополз, а потом встал и потихоньку пошел. Я хоть и на одной ноге, а ходок неплохой. Они и над моим деревянным конем в усладу потешились, перед тем как выбросить на улицу.

— Что же они сделали?

— Тот, что допрашивал, в звании капитана, увидел мою деревяшку, штанина как-то заголилась, и прицельно выстрелил в нее три раза из пистолета. Уж так старательно целился, так целился… Хотя стоял всего в двух шагах от меня. Хотел, наверное, расщепить деревяшку, но она у меня, слава богу, двужильная. — Емельян правой рукой потянул за штанину, и Казаринов увидел три пулевые пробоины в деревяшке самодельного протеза, прикрепленного к ноге ремнями из прочной спиртовой кожи. — Дай-ка, лейтенант, выпью еще. Мне вроде бы полегчало.

Казаринов протянул Емельяну фляжку. Тот, прежде чем выпить, огляделся по сторонам, словно что-то выискивал взглядом.

— Принеси кусочек хлебца, — попросил он у старухи, которая, затаив дыхание, сидела в ногах мужа и за все время не произнесла ни слова. А когда вернулась в горенку с ломтем хлеба, посыпанным крупной серой солью, Емельян с ухмылкой посмотрел на нее и сказал: — Вот это занюхать!.. Таким ломтем целый взвод может закусить. — Емельян поднес к носу ломоть душистого свежего хлеба и сильно потянул ноздрями воздух. — Ядреный хлебец. Нет, не есть немцу наш хлебец… Не есть!.. Не дадим!.. — И, что-то вспомнив, посмотрел на Казаринова: — Когда я был мальчонкой, однажды услышал от деда, а ему уже шел девятый десяток, мудрую пословицу, которую иногда, перед этим делом… — Емельян лукаво кивнул на фляжку, — вспоминаю.

— Что за пословица?

— О!.. Только у нашего народа она могла родиться. — Емельян стал припоминать что-то очень далекое, но до боли родное и милое сердцу. — Мой дед сказал как-то своему дружку, тоже старику, а я подслушал: «Если тебе не помогает водка, баня и деготь, значит, болезнь твоя неизлечима». Так что будем лечиться!.. — Емельян вы пил и понюхал хлеб, потом откусил кусочек хлеба. — Взвилась пташечкой! Шить будем, лейтенант. Будем жить!.. А если добудете хранцуза, то покажите мне его, может, это окажется тот самый, что стрелял по деревяшке.

Григорий встал с табуретки и крепко пожал Емельяну руку:

— Спасибо, Емельян Иванович! Знайте: вы уже сделали полдела. Остальное мы постараемся доделать без промаха. Ваш дружок-одпополчанин не сказал вам, когда он наденет намордник на собаку?

— Сказал. Как только все лягут спать. Так что помните: если собака гремит цепью и лает, значит, они еще на ногах. Значит, надо подождать.

— Это очень важно, — Казаринов начал поспешно одеваться. — Мы выходим. Если все получится — приведем к вам француза. Мы раньше генерала снимем с него пенку.

Казаринов обнял Емельяна за плечи.

— Не хворайте, Емельян Иванович.

Глухо постанывая, Емельян медленно поднялся с постели.

— Лежмя и сидя солдаты не прощаются. — Он положил Казаринову на плечо свою тяжелую руку и в упор посмотрел ему в глаза: — Главное — не торопитесь и не горячитесь, лейтенант. Говорю это как старый солдат. Надеюсь на вас. Ребята у тебя все, как на подбор, с такими можно в огонь и в воду.

— Спасибо, Емельян Иванович, ждите нас к утру. А когда вернемся, тогда можно и в баньке попариться. Вы нам расскажете, в чем состоит лечебная тайна дегтя. Всего вам доброго. — Казаринов резко повернулся и вышел из горенки.

Оставшись со старухой, Емельян только теперь увидел, что лицо ее покрыла пепельная бледность.

— Ничего, мать, мы с тобой и не такое видали. Лишь бы сыновья наши уцелели в этой кровавой молотилке. Да чтоб Россия выстояла.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ