Высота

Еще при подъезде к месту работы краснопресненцев Лещенко обратил внимание, что во многих местах на припорошенной снегом земле зияли свежие глубокие воронки. Некоторые из них были почти рядом с противотанковым рвом. Заметил также, что в двух местах бомбы угодили прямо в отводные траншеи, широко разметав бруствер. Поэтому Евлашкину команду «Воздух!» генерал принял без раздумий, как и все окружающие его женщины. Махнув рукой шоферу, чтобы тот немедленно покинул машину и бежал в укрытие, он, слегка приотстав от женщин, бегущих к деревянным сходням в ров, тоже направился к трапу, но перед самым спуском в ров его обожгла тревожная мысль: «Не уснул ли?» И не ошибся. Шофер как сидел, навалившись грудью на баранку, так и продолжал сидеть. Черная эмка на белом снегу генералу чем-то напомнила черного ворона, опустившегося на белое поле.

— Быстро разбуди шофера — и в ров!.. — приказал генерал адъютанту, и тот, придерживая полы длинной шинели, пригнувшись, кинулся к машине.

Волна немецких бомбардировщиков, испугав своим нарастающим густым гулом чуткое воронье, которое словно растаяло в небе, отчетливо, как жирные пунктирные линии, обозначилась над лесом. Генерал видел, как адъютант подбежал к машине и принялся барабанить кулаком по кабине. «Неужели не успеет?» — кольнуло его опасение, и Реутов, словно прочитав его мысль, сказал:

— Успеет, товарищ генерал.

Они успели.

К трапу адъютант и шофер подбежали в тот момент, когда передние бомбардировщики, плавно переходя в пике, начали сбрасывать бомбы. По звукам разрывов, сотрясающих землю, и по падающим в ров комьям тяжелой бурой земли генерал понял, что бомбы рвутся где-то совсем близко, почти у земляного вала. В другой обстановке, оберегаемый жизненным инстинктом спасения, он вместо с солдатами присел бы, вжавшись в землю, как и они, защищая от взрывной волны барабанные перепонки, склонил бы голову и накрепко зажал ладонями уши — у него уже был такой случай под Даугавпилсом, когда ему вместе с бойцами стрелкового батальона пришлось на чистом поле лежать под массированной бомбежкой, — но здесь, в противотанковом рву, были женщины и подростки. Забившись в угол рва и обхватив голову руками, они замерли, крепко зажмурив глаза и, наверное, ни о чем не думая, словно став частью сотрясающейся от взрывов земли.

Ров был глубокий, в полтора человеческих роста, шириной около трех метров. Для танка это препятствие было не просто непреодолимо, оно могло стать могилой, из которой выбраться невозможно, если в азарте боя танкист задумает преодолеть ров.

Прильнув спиной к отвесной стенке рва, командарм стоял в полный рост, слегка подняв голову и закрыв глаза. Рядом с ним, почти касаясь его локтя, стоял адъютант: из чувства солидарности и желания показать, что он не трус, адъютант тоже хотел встретить бомбежку стоя. Но генералу не понравилось ухарство адъютанта, и поэтому решительным жестом он дал понять, чтобы тот не храбрился. И лейтенант, приняв властный жест командарма как приказ, присел на корточки в углу рва и, делая вид, что он видел и не такое, достал из кармана шинели пачку «Беломора».

Полковник Реутов, присев на корточки и зажав обеими руками голову, забился в угол рва под трапом-сходнями, откуда ему из-за толстых бревенчатых стоек, поддерживающих трап, не было видно командарма.

Казалось, что нарастающий, рвущий душу зыбисто-громовой гул «юнкерсов», сливаясь с леденящим свистом падающих и разрывающихся бомб, мог только одним звуком уничтожить все живое. Были моменты, когда командарму представлялось, что летящая вниз воющая бомба, лениво покачиваясь и увеличиваясь в размерах, упадет прямо на голову. Мозг его в эти мгновения опаляло: «Моя… Моя…» Но бомбу при падении или ветром или энерцией полета слегка отнесло. Она разорвалась, врезавшись в вершину земляного вала, воздушной волной отбросив генерала к другой стенке рва.

Полторы минуты длилась бомбежка, а какими бесконечно длинными показались эти минуты всем, кто, уткнувшись ничком в холодное дно противотанкового рва, мысленно прощался с жизнью.

После бомбежки еще долго был слышен затихающий вибрирующий гул «юнкерсов».

— Нас они навестили попутно. Их главная задача — Москва, — сказал генерал, стряхивая с плеч и папахи комья глины.

— Пореже были бы такие попутные визиты, — усмехнулся полковник Реутов, лицо которого стало матово-бледным. Генерал по опыту знал, что многие переносят бомбежку гораздо тяжелее, чем артобстрел. В этом он убедился в боях под Даугавпилсом, под Орлом и при штурме Мценска. Там тоже он не раз видел пепельно-серые лица и расширенно остановившиеся на одной точке глаза подчиненных ему командиров нетрусливого десятка.

— Никак не привыкну к этой музыке, товарищ генерал, — словно в чем-то оправдываясь, сказал Реутов, встретившись взглядом с командармом.

— Всем трудно к ней привыкать… — хмуро ответил генерал. — Но привыкать нужно. Кое-кто уже привык к музыке пострашней.

— Не знаю музыки страшнее, чем та, которую слушаешь, лежа под свистом и воем падающих бомб и когда эти бомбы рвутся где-то совсем рядом.