Высота

Медсестра расстегнула пуговицы пальто академика, сунула за борт руку и тут же со страхом отдернула ее. Липкая горячая кровь залила ее ладонь. Это была первая смерть на ее глазах, первое ощущение человеческой крови. Зубы выбивали дробь. Трясущимися пальцами медсестра открыла санитарную сумку, вытащила из нее два пакета бинтов, принялась лихорадочно разрывать пергаментную обертку, но ее остановил стоп раненого.

— Обождите… Вначале… сделайте, что я… попрошу…

— Что?.. Что вы хотите, товарищ академик? — Забыв, что ее правая ладонь в крови, она стерла с лица слезы.

— Письмо… Возьмите письмо…

— Какое письмо?

— В левом нагрудном… кармане…

Медсестра, превозмогая страх перед липкой и горячей кровью, сунула руку за борт пальто и вытащила из кармана вдвое сложенный конверт.

— Вот оно… Но оно залито кровью… Что мне с ним делать?

— Передайте его лейтенанту Казаринову…

— Я вас поняла. Я слышала ваш разговор с адъютантом.

— Разыщите его…

— Хорошо, передам… Обязательно передам!.. — Медсестра принялась на ощупь разматывать бинт, потом расстегнула верхние пуговицы пальто и пиджака академика.

— Где… письмо? — выдохнул Казаринов.

— Вот оно, рядом со мной лежит.

— Положите его… в карман… Положите, чтоб я… видел…

Медсестра сунула письмо в левый карман гимнастерки.

— Застегните… карман… Не потеряйте… — Голос академика был еле слышен.

Медсестра застегнула карман гимнастерки, широко распахнула полы пальто и пиджака Казаринова, повернулась к шоферу, который только что вернулся от машины.

— Машина на ходу?

— Нет… Перебит бензопровод, спустили обе правые покрышки. Осколки попали в бензобак, в нем ни капли бензина. Стекла правой двери и лобовое — вдребезги.

— Карпушин, за доставку раненого академика в Можайск отвечаешь ты! Понял?! — В голосе медсестры, затянутой в осиной талии брезентовым солдатским ремнем, прозвучала властная командная нотка.

Только теперь шофер сообразил, что ему нужно делать.

— Ты давай перевязывай, а я сейчас остановлю первую попавшуюся. — С этими словами Карпушин бросился в темноту, навстречу идущей с еле видимым подсветом машине. Она шла в сторону Можайска. Длинные козырьки над фарами с воздуха делали машину невидимой, если она шла по ровной дороге или спускалась под откос. При подъеме на взгорок шоферы и этот крохотный подсвет выключали.

— Таня… Не стоит… Это уже все…

— Не отчаивайтесь, товарищ академик! Вот сейчас перевяжу, остановим машину и отвезем вас в госпиталь. В можайском госпитале хорошие московские хирурги. А потом вас переправят в Москву.

— Таня… Доченька… — С каждой минутой стон становился все слабее и слабее. — А еще… еще…

— Что еще, товарищ академик! — произнесла медсестра, с трудом подсовывая под спину Казаринова конец бинта. Чтобы в темноте не потерять тампон, который она должна была наложить на рану, Таня держала его в зубах, отчего слова ее с губ срывались как-то глухо и шепеляво. — Ну что?.. Что вы хотите сказать?.. Я вас слушаю…

— На словах скажите внуку, что… жена его… Галина… жива и здорова… Партизанит на Смоленщине… И что у нее… родился сын… Дмитрием назвали…

— Хорошо, скажу… Все скажу… Все запомнила. Галина жива, сына назвали Дмитрием…

— Пожалуйста… — Казаринов, надрывно хрипя, хотел сказать что-то еще, но слова его были оборваны глубоким вздохом, после которого дыхание совсем прекратилось. До этой ночи медсестра не видела смерти. «Почему он затих и так вытянулся?» — обжег ее мозг испуг.

Когда у разбитой эмки остановилась крытая пустая машина, с крыла которой соскочил шофер Карпушин, академик Казаринов был уже мертв.

— Ну что, перевязала? — запыхавшись, спросил Карпушин.

Медсестра ничего не ответила. Стоя на коленях, она высоко подняла голову. Карманным фонариком Карпушин осветил лицо академика. Как и адъютант командира полка, он широко раскрытыми глазами смотрел в одну точку. В небо… В холодное октябрьское небо, безмолвно застывшее над Бородинским полем.

Карпушин перевел луч фонарика на лицо медсестры и в испуге отшатнулся. Оно было все в крови.

— Что с тобой?! Ты вся в крови!

— Это не самое худшее, Карпушин! Это не моя кровь. Это кровь академика Казаринова…

— Что же делать теперь, Таня? — растерялся Карпушин. — Ведь академик же… Что скажет командир полка?.. Он так любил своего адъютанта. Вместе на Хасане воевали. И не простит мне, скажет: сам жив остался, а академика с адъютантом не довез.

— Поздно теперь об этом, Карпушин. Давай грузить убитых, повезем в Можайск, а там командование распорядится, куда их везти и где хоронить. Дай мне руку, не слушаются ноги… Впервые такое вижу.

Карпушин как ребенка подхватил медсестру под мышки, поставил на ноги, помог собрать в санитарную сумку бинты, тампоны и надел ей сумку на плечо.

— Спасибо, Карпушин.

Карпушин снял рукавицы, сгреб с земли пригоршню свежего, только что выпавшего снега и протянул ладони к медсестре.

— Умой лицо, оно все в крови!