Высота

Слезак почти не слушал Кучеру. Он наблюдал за Хмеликом и понимал, как нелегко сейчас майору. На краю стола его ожидали книги с дарственными надписями, фотоснимок всех офицеров и солдат эскадрильи и большая алюминиевая модель истребителя МиГ-19 на бронзовой подставке. Вот и все. Слезак никак не мог избавиться от чувства вины перед командиром эскадрильи. Причиной одного из двух ЧП, которые осложнили положение Хмелика в полку, послужило его, Слезака, легкомыслие. Майор строго отчитал его за происшествие, когда он вернулся из госпиталя, но Слезаку трудно было забыть печальное выражение глаз командира после разбора дела в партийном комитете. Там Хмелику пришлось испытать неприятные минуты, его ближайшие товарищи сказали ему правду прямо в глаза: если командир пренебрегает некоторыми жизненно важными вещами, например состоянием своего здоровья, то нет ничего удивительного в том, что так же поступают и подчиненные. Такое положение нельзя больше игнорировать. Подобное «геройство» никому не нужно.

Слезак знал от Матоуша, бывшего членом партийного комитета, что Хмелик и не пытался защищаться. Он откровенно признал, что в этом отношении оказывает на подчиненных отрицательное влияние, и вынужден был обещать пройти комплексное медицинское обследование.

Потом случилось несчастье с Матоушем. К этому чрезвычайному происшествию партийный комитет подошел с иных позиций. О нарушении какого-то порядка не было и речи. Единственной «виной» здесь было человеческое стремление превзойти то, что до сих пор казалось пределом.

Смерть Матоуша буквально подкосила Хмелика. Сначала он жалел, что дал согласие на полет. В разговорах с замполитом и после заседания партийного комитета он всю вину брал на себя. Но позже, когда прошло потрясение первых дней, он с новой силой утвердился в убеждении, что стремление человека достичь в любимом деле вершины неистребимо.

Усилием воли Слезак заставил себя вернуться из прошлого к действительности. Выступая, Хмелик смотрел в глаза товарищам, которые уже не были его подчиненными. Слезак прислушался.

— И тогда я сказал себе, — говорил Хмелик, — если не могу летать, то поработаю еще на КДП. Как и прежде, за каждое неудачное маневрирование при заходе на посадку я буду отчитывать вас и операторов. Да, — откровенно делился он своими мыслями, — тяжело мне уходить. То, что произошло, не дает мне заснуть. Я все время думаю, должен ли был поддержать идею Йозефа. Но чем больше я об этом размышляю и переживаю утрату близкого товарища, тем сильнее убеждаюсь в том, что мы в нашей эскадрилье начали хорошее дело. И мне хочется обратиться к командованию полка с просьбой разрешить моему преемнику продолжить начатое Матоушем дело.

Мне ясно, что мы можем без конца спорить, случилось бы или не случилось несчастье, если бы он выполнил приказ и катапультировался. Но скажите, кто из нас мог бы с легким сердцем бросить неповрежденный самолет только потому, что кончилось топливо. Я не оправдываю тем самым недисциплинированность. В данном случае речь идет о другом — о высокой ответственности, порядочности, стремлении спасти машину. Мы любим свои самолеты и будем стремиться при любых обстоятельствах сажать их на землю. И другими мы не станем…

Хмелик вытер вспотевшее лицо и с волнением оглянулся на сидевших за столом офицеров. У Кучеры был невозмутимый вид. Майор Коларж о чем-то перешептывался с замполитом полка. Только круглые внимательные глаза Резека смотрели на майора ободряюще. Хмелик слегка улыбнулся краешками губ, словно благодаря за поддержку. Откашлявшись, он продолжал:

— Я не буду долго вас задерживать. Это ни к чему. На улице выпало много снегу, и всем вам, конечно, не терпится погулять с ребятишками. Скажу вот о чем. Мне хочется выразить вам благодарность за многие годы совместной службы, за преданность делу, за терпение, проявленное вами в последние недели. Поверьте мне…

Дальше Хмелик не смог говорить. Наступила минута, которой он больше всего боялся. Горечь расставания подступила к горлу, перехватило дыхание. Офицеры затихли, словно онемели. Никто не мог помочь майору в эту трудную минуту.

— Поверьте мне, — проговорил он запинаясь, — все это очень тяжело, но… каждый из нас должен когда-то закончить летать. Я всегда буду думать о вас, буду помнить свой последний день с вами…

Когда он сел, напряжение сразу спало. Затем поднялся командир полка. Он обвел строгими серыми глазами зал, и говор стих.