Высота

— Товарищ лейтенант, все были живы и здоровы, когда разминулись в этой Выглядовке? — прозвучал из темноты писклявый, тоненький голос самого маленького и худенького во взводе бойца Лункина, над которым любил подшучивать Иванников. Особенно в часы блиндажного безделья, когда речь заходила о том, кому из разведроты выпадет удача брать в плен Гитлера. Вот уж тут Иванников изощрялся. Изображая из себя провидца, он воздевал руку к небу и изрекал: «Лункину! Леня Лункин пролезет в любую щель гитлеровского рейхстага! Ласточкой влетит через форточку в спальню Гитлера, когда тот будет спать!»

— Все были живы и здоровы, — ответил Казаринов на вопрос Лункина. — Сборы я назначил у этого стога. — Казаринов махнул в сторону стожка сена, за которым маскировался аляповато вымазанный блеклыми красками бронетранспортер.

Повернувшись к полковнику, Казаринов с нотками притворного сожаления в голосе сказал:

— Не обессудьте, полковник. Дальше все пойдет по режиму пленного. — Выразительный взмах руки Казаринова, обращенный в сторону Олега Витарского, означал: «Завязать пленному глаза!» Сообразительный Витарский, словцо заранее зная, что ему выпадет такая работа, достал из кармана смотанную в рулон обмотку и ловкими, проворными движениями туго закрутил на голове полковника повязку. А когда безуспешно попытался надеть на голову полковнику шапку, сочувственно заметил:

— Да, шапочка вам, полковник, уже не лезет, так что придется до места назначения подержать ее в белых ручках. Чубчик у вас хоть и французский, а надежный — любой русский мороз выдержит.

До штаба дивизии пленного полковника и группу Казаринова сопровождал бронетранспортер, который у окраины села по команде Казаринова повернул назад и двинулся к стогу сена, куда должна была подойти вторая группа захвата. Лошадей разведчики вели в поводу.

Полковник Полосухин, выскочивший во двор вместе с адъютантом и ординарцем, в первую минуту был ошеломлен, увидев трех чистокровных породистых рысаков, улыбающегося Казаринова, его разведчиков и офицера с погонами полковника, на голове которого была намотана солдатская обмотка. После долгой скачки от крупа и боков разгоряченных коней поднимался белесый парок, остро щекотавший ноздри терпким запахом, который для кавалериста роднее и приятнее всех других тонких и нежных запахов. Есть что-то общее в запахах конского пота и крутого отвала жирного чернозема, медленно переворачивающегося под голубовато поблескивающим лемехом плуга. Коренному горожанину Казаринову это родство запахов не дано было чувствовать. Для крестьянина по происхождению, Полосухина, сызмальства ходившего за плугом, два этих запаха — земли и работающей лошади — слились в короткое слово, которое сделало человека властелином природы — работа. И только после боев на озере Хасан к этому первородному слову «работа» примкнуло, как штык к боевой винтовке-трехлинейке, взрывное слово — бой. Работа и бой!.. Два этих уходящих в вечность слова стали судьбой командира Полосухина.

— Где остальные? — Полосухин не сводил глаз с пленного полковника, зубы которого от холода и страха выбивали мелкую дробь.

— Они ведут, а может, и несут французского майора. Тем путем, которым мы шли в Выглядовку. Если все будет нормально, часа через полтора должны прибыть.

— А эти красавцы откуда? — Полосухин кивнул в сторону лошадей.

— Придача к французским «языкам», товарищ полковник! — отчеканил Казаринов и тут почувствовал нелепость своей шутки. И чтобы как-то сгладить недопустимую вольность ответа, добавил: — Хотя лошадки чисто орловские, нашенского завода, а ходили под французскими седлами. Так что в нашем полку прибыло.

Взгляд адъютанта комдива метался от полковника Полосухина к французскому полковнику. От одного он ждал команды, другой вызывал любопытство.

— Немедленно охрану и машину! — приказал комдив адъютанту. — Лошадей… — Взгляд комдива остановился на ординарце. — Расседлать — и в стойло!.. Задать овса и до утра не поить! — Полосухин потрепал нотную крутую шею серого жеребца, испуганно косившего глаз на своего хозяина, которого он в таком виде вроде бы и не узнавал. — Снимите с пленного повязку! — приказал комдив выскочившему из сеней низкорослому молоденькому связному, который со сна или с перепуга делал это, озираясь по сторонам, а когда размотал обмотку, не знал, куда ее деть.

— Куда ее, товарищ полковник? — Растерянность не покидала связного.

— Оставь себе на память, как сувенир, — пошутил комдив. — Вчера она была на ноге бойца Иванова, а сегодня ночью удостоена чести венчать чело полковника добровольческого французского легиона. — Комдив не знал, что пленник свободно говорит по-русски. А когда Казаринов сказал ему об этом, он даже почувствовал неловкость. И поэтому, осветив лицо полковника фонариком, сказал: — Привыкайте, полковник, к шуткам победителей. На вашем лице была новенькая обмотка.

Пленный опустил голову и ничего не ответил. Нижнее веко его левого глаза дергалось в нервном тике.