Высота смертников

Немцы оцепили овраг. Выставили посты на всех выходах из деревни. Вскоре послышались одиночные выстрелы. Один, другой, третий… Взвизгнула раненая собака.

– Собак стреляют, ироды, – сказал Пётр Фёдорович, перекрестился и вышел из своего жилья.

Выйдя, окинул взглядом деревню, потом посмотрел на зады, на кромку дальнего леса. Там, на дороге, маячили два силуэта в немецких шинелях. Немцы шли не спеша, значит, никого не обнаружили. Значит, это просто наряд пошёл занимать свой пост. А Зинаида с Прокошкой должны уже добраться до леса. Не дай бог, если спрятались где-нибудь в соснах…

Мимо, объезжая стоявшие с работающими моторами грузовики, промчались повозки с полицейскими. Один из них привстал на коленях и махнул Петру Фёдоровичу:

– Эй, старик! Ты здесь, что ль, староста?

– Я. – И Пётр Фёдорович послушно сошёл на обочину и еле грабающими руками стащил с головы шапку. – Я тут староста, господа полицейские.

– У нас приказ: трудоспособную молодёжь… В Германию… Понял?

– Понял. Как не понять? – И Пётр Фёдорович кивнул на овраг, где немцы уже сгоняли в одну кучу кричащих подростков, парней и девчат постарше. – Только, господа полицейские, детей бы пожалели. А? Детей-то зачем угоняете? Они ж там, без догляду, погибнут, как цыплята.

– Ты, старик, в энто дело не лезь. – Старший полицейский спрыгнул с повозки, размял ноги, поправил на плече винтовку и махнул своим: – Слазь скорей! Фимкин! Соткин! Саенко! Вы трое – туда. Старший – Саенко! Выгонять всех на улицу!

– А стариков зачем? – спросил один из полицейских, видимо, Саенко. – Они-то нам…

– Ты, Саенко, приказ слышал? Всех – на улицу! Рассуждать мне… Рассуждать будешь в своей деревне.

– Моя деревня, слава богу, за Уралом.

– Что?!

Полицейские побежали исполнять полученный приказ. Старший хмуро посмотрел им вслед, махнул винтовкой:

– Остальные – за мной. Старик, ты – тоже.

Возле натоптанных стёжек валялись убитые собаки. Сваляная, комковатая шерсть, остекленевшие глаза, оскаленные пасти, капли разбрызганной крови и подплывший снег.

– Господин полицейский! Господин полицейский! – Голос Петра Фёдоровича дрожал. Старик уже ни на что не надеялся. Но должна же быть у них какая-то жалость? Может, одного-двоих, хоть кого-нибудь, удастся вызволить. – Детей-то, может, не надо? А, господин полицейский? Дети ведь совсем… Вы ж сами, должно быть, отцы…

– Закрой хлебало, старик. – Старший оглянулся на него, сверкнул оскалом железных зубов. – Вам, сволочам, ещё за отряд Щербакова отвечать придётся.

– Хватит, Кличеня, оставь старика, – окликнул полицейского напарник.

Полицейские вышибали хлипкие двери, срывали дерюжки и одеяла, которыми были занавешены входы в землянки, швыряли наружу попавшееся под ноги. Деревня наполнялась стоном и бабьим воем.

– Ой, погибель наша!

– Креста на вас нет, окаянных!

– Детей!.. Куда же вы детей наших!..

– Ироды!.. Ироды!..

Все эти дни из дальних деревень приходили слухи о том, что молодёжь угоняют в Германию, на работы. Месяц назад к ним приезжал немецкий офицер с переводчиком. Народ собрали возле пруда. Немец, через переводчика, начал рассказывать, как хорошо живётся в Германии русской молодёжи, что ост-арбайтеры получают там специальности и трудятся на фабриках, заводах рейха, а также на уборке урожая. Что всех обеспечивают одеждой и хорошо кормят. Затем всем желающим предложил добровольно записываться в группу, которая будет отправлена через неделю по железной дороге в благоустроенную и красивую местность на границу со Швейцарией, где прекрасный климат и где не падают бомбы. Местность та называется Шварцвальд. Добровольцев не оказалось. Теперь немцы решили действовать иначе.

Пётр Фёдорович метнулся к группе офицеров, стоявших возле машин, закричал. Того, кого он хотел бы среди них увидеть, не было. Но он всё же закричал:

– Герр Штрекенбах! Герр Штрекенбах!

Немцы оглянулись на него. Офицер вопросительно посмотрел на старшего полицейского:

– Wer ist das?[9]

– Ich bin староста. Староста, Herr Offzier[10], – путая немецкие и русские слова, торопливо и сбивчиво заговорил Пёрт Фёдорович.

– O, gut, gut, – кивнул немец. – Was wollen Sie?[11]

– Kann ich mit Gerr Offizer Schtrekenbach sprechen?[12]

Немцы потеряли к нему интерес, когда он повторно назвал имя Штрекенбаха, которого он когда-то угощал самогонкой и солёным грибами. Среди убитых прошлой зимой на большаке Штрекенбаха не оказалось. А может, зря он сейчас произнёс это имя? Начнут дознаваться, потянут за старую верёвочку…

Иванок бежал вдоль опушки, повторяя одну и ту же фразу:

– Шура, я спасу тебя. Шура, я спасу… Шура…