Высота смертников

Золотарев смотрел, как удаляются подошвы сапог сержанта. Ощупал засунутые за пазуху гранаты. В какое-то мгновение обожгла показавшаяся спасительной мысль: лесок за спиной рядом, там лощинка, а за ней другой лес, в котором можно затеряться, затаиться до лучших времен, или выйти к какой-нибудь деревне, пристать к одинокой бабенке… Когда бродили по лесам, еще до встречи с группой Курсанта, только об этом и толковали: найти в лесу глухую деревню, где нет ни немцев, ни полицаев, столковаться с местными и затихариться до лучших времен. Загудела в голове шальная кровь, зажгло в груди. Он оглянулся на лесок, на лощинку. Мгновенно представил, какая каша через минуту-другую заварится здесь… А часового-то в деревне он снял только так. И командир, уж на что ловкий и насмешливый парень, а все же поблагодарил его. Нет, Клятый, с тоской вспомнил он свою воровскую кликуху, поздно судьбу менять. И, теряя из виду растворившегося в ночи сержанта, шепнул себе:

— Пойдем, Клятый, и мы, приказ исполнять. Окропим снежок..

Он полз быстро и почти бесшумно. Эту науку он превзошел не в армии. Бесшумно передвигаться его учили на другом полигоне. Когда Клятый пошел по первому сроку, в лагере на него обратил внимание старый ростовский вор по кличке Папаха. Папаха уже прихварывал, и ему нужен был человек. Не ночной горшок, конечно, выносить, но все же исправно бегать по всем его приказаниям. Клятый оказался хорошим учеником, и в «шестерках» ходил недолго.

Накинув на голову белый капюшон немецкой камуфляжной куртки, в которые Курсант приказал одеть разведку, Золотарев быстро продвигался по неглубокому снегу вдоль полосы молоденьких берез и редкого кустарника, которым зарос придорожный кювет. До трубы, из которой теперь уже изредка вылетали яркие, как окурки, искры, оставалось шагов пятнадцать, когда впереди, возле немецкого орудия, он опять услышал тихий разговор. Разговаривали немцы. Не спят, зыбнуло внутри у Золотарева. На мгновение он затаился. Но тут же заставил себя снова ползти к черной трубе блиндажа. Давай, давай, Клятый, сержант уже, должно быть, подполз, момента ждет. И вот она, труба. Тепло от нее чувствуется на несколько шагов. Он ощупал за пазухой гранаты. Две «феньки» он бросит в трубу. Немецкую, с длинной ручкой, — в проход. Свои гранаты он знал хорошо. После третьего броска и «феньки», и «эргэдэшки» стали как родные. Немецкой побаивался. Но ничего, справится как-нибудь и с ней. Степан все объяснил. Что отвинчивать и какой шнурок дергать. Предупредил и о том, что взрыватель у нее поздний. Получается, что наши даже поопасней.

В это время позади него, где-то на дороге, дернул ночь танковый мотор. Все, через пять минут «тридцатьчетверка» и весь взвод будут здесь. А орудие еще не уничтожено.

Где-то левее, за дорогой и лесом, отстучал дежурный пулемет, отстрелял в ночное безмолвие положенный кусок ленты и затих. Ему, видимо, с другой стороны, но пореже, ответил другой. Золотарев его узнал — «максим», наш.

Золотарев приготовил гранаты и привстал, чтобы лучше видеть, что происходит в артиллерийском окопе. И в это время там началась возня. Он вскочил, выдернул чеку первой Ф-1 и сунул ее в жаркую струю черной трубы. Землю, укрепленную бревенчатым настилом, встряхнуло. Трубу вырвало из земли, и в дыру ударило потоком искр. Послышались вопли раненых. Золотарев разжал скобу второй гранаты, дождался щелчка взрывателя и сунул ее в багровую лунку. Снова встряхнуло шапку блиндажа. Крики раненых затихли. Он оглянулся в сторону артиллерийского окопа. Там тоже было тихо. За пазухой лежала еще одна граната. Он скатился вниз к лазу, прислушался. В блиндаже разгорался пожар. А в стороне пехотных окопов послышались голоса. В небо, расплескивая искры, как от электросварки, взметнулось сразу несколько осветительных ракет. Они повисли в стороне, но здесь, в окрестностях блиндажа и в артиллерийском окопе, стало видно, как днем. Приземистый косой щит орудия и узкий, как шило, ствол, развернутый вдоль дороги. Черная тень бруствера. Плетень внутри окопа. Штабель ящиков в углу. Степана не видать. Часового тоже.

— Золотарев! — послышалось оттуда сквозь кашель.

— Командир! Живой!

— Давай третью! Сюда! — Степан выбрался откуда-то сбоку, из-за бруствера, сплюнул тягучую багровую слюну. — Давай! Засовывай!

Золотарев увидел, как Степан сдернул с орудийного прицела плащ-накидку, открыл затвор.

— Сюда суй! Не бойся! Она не кусается. Разве что голову оторвет.

Золотарев сунул в казенник гранату, и они со Степаном кубарем покатились за бруствер, в придорожный кювет. Грохнуло еще раз.

И в это время к ним подошла «тридцатьчетверка». Танк остановился, развернул башню, опустил орудие и сделал несколько выстрелов. Фугасные снаряды рвались недалеко, в ольхах, справа и слева от дороги. Оттуда уже выплескивало пулеметные струи. Но немцы, застигнутые врасплох, вели огонь вслепую.

Степану и Золотареву помогли взобраться на броню танка.