Высота смертников

Нелюбин, проснувшись, не сразу понял, куда попал. Его трясло. Но холода он не чувствовал. С ним происходило что-то нервное. Эх, уморила меня война проклятая, подумал он, глядя в молочно-мутное небо, откуда на землю, на бруствер и в траншею, на плечи и лица его товарищей падали белые шапки снега. Потом, услышав знакомый голос командира роты, которая держала оборону рядом, в соседях, когда они атаковали в Сухом ручье, понял, что фронтовая судьба все же милостива к нему. Он хотел было окликнуть старшего лейтенанта Солодовникова, но тот, яростно матерясь, пролез по траншее, наступая на их ноги и руки, и начал приводить в чувство кого-то на левом фланге. Туда немного погодя, по приказу Курсанта, ушел Калюжный. И Нелюбин вспомнил, что там, когда они спрыгивали в траншею, он заметил пулеметный окоп и на дне его накрытый плащ-палаткой и припорошенный сверху снегом «максим». Тут же мелькнуло: позиция радом с пулеметом… опасная позиция… накроют первым же залпом. Когда автоматчики принесли ящик с гранатами и Курсант начал распределять по едокам самые гожие для такого случая оборонительные Ф-1, Нелюбин, как всегда, пожадничал, взял шесть штук. Рассовывал и рассовывал по карманам, пока не отяжелела куртка.

— Так-то оно… Так-то, Сашка… Укуся пирожка, да и за пазушку… — приговаривал он, понимая, что сейчас будет.

— Бери, бери, Кондратий Герасимович, — помогал ему Воронцов, глядя, как дрожат большие натруженные руки Нелюбина. — У тебя не пропадут.

— Да уж беряжить буду, — засмеялся невесело Нелюбин. — На Пасху заместо яиц на божницу положу…

— Кондратий Герасимович, позиция у вас хреновая. Пулемет.

— Да я вижу.

— Они сейчас на него полезут. Попытаются его гранатами закидать. Так что держитесь.

— Удержимся. Не впервой. А не удержимся, так и побежать можно.

— Нельзя нам тут бежать. Вы, главное, не подпустите их. Подпустите, все гранаты — ваши.

— Да я уже все понял. Арихметика, ектыть, нехитрая… Два пиши, а три — в кармане…

Когда началась пальба, Нелюбин управлял своим отделением и сам стрелял из автомата, тщательно выцеливая очередную фигуру в распахнутой шинели. Но сколько бы они ни палили по цепи, она все равно продолжала приближаться к их траншее, накатываясь серо-зеленой волной от замерзшего ручья вверх.

«Максим» заработал, когда до немецкой цепи оставалось метров восемьдесят. Пулемет сделал несколько прицельных очередей, и Нелюбин увидел, как поредело сразу внизу. То ли пулеметчики их срезали точной стрельбой, то ли немцы залегли, прижатые более плотным огнем. Но тотчас из-за ольх на той стороне прилетели мины, легли перед бруствером, простригли пространство над головами хриплыми голосами осколков. Вслед за первой, с небольшим перелетом, легла следующая серия. И началось!

— Калюжный! В траншею! — успел крикнуть Нелюбин и увидел, как пулеметчики подхватили «максим» и перебежали вперед, к траншее.

Третий залп точно накрыл пулеметный окоп, в котором, к счастью, никого и ничего уже не осталось, кроме пустых патронных коробок.

— Давай на запасную! Калюжный! На запасную!

Но пулеметчики уже сами знали, что делать. Спотыкаясь и падая, они тащили «максим» к зарослям шиповника. И через минуту оттуда ударили трассирующие струи, подрубая атакующих с фланга.

Теперь немцы бежали группами. Нелюбин уже видел их лица, оскаленные рты, прыгающие в руках автоматы и белые лезвия плоских штыков на карабинах. И вот с недолетом, но точно напротив его ячейки в снег плюхнулась первая граната с длинной ручкой. Ну, подумал Нелюбин, вот оно и началось, о чем всегда копчик ноет…

— Отделение! Приготовить гранаты! — крикнул он, хотя знал, что бросать гранаты ему придется одному. Рядом на дне окопа корчился незнакомый боец с простреленным плечом, и его уже пытались оттащить в боковую нишу, чтобы не мешал и чтобы его не затоптали, когда начнется свалка. Полевкин гранаты не брал. А Куприков стрелял где-то правее, находясь рядом с Курсантом.