Высота смертников

Управляющий Гальс неплохо говорил по-русски. В 1916 году он попал в русский плен и выбрался в свой Faterland[23] лишь спустя три года, сказавшись чехом. Он проехал через всю Сибирь в одном из эшелонов Чехословацкого корпуса. Об этом он девушкам рассказал сам. Некоторые слова, которые Гальс уже не мог воспроизвести по-русски, живо переводила с немецкого Шура. Он сразу отметил ее сообразительность и однажды переговорил с фрау Бальк. Вскоре после того разговора Гальса и фрау Бальк Шуру сразу после утреннего развода начали направлять прямо в дом на окраине города.

Ровно в назначенное время она поднималась по высоким ступеням из серого тесаного камня, звонила в дверь. Ей открывала сама фрау Бальк Шура терпеливо ждала на холодном ветру. Не поднимая головы, видя одни ноги фрау Бальк, обутые в мягкие домашние туфли, сшитые, видимо, пленными в обмен на булку хлеба или пачку сигарет, Шура делала сдержанный поклон и произносила:

— Guten Morgen, Frau Balk![24]

Никогда в ответ Шура не слышала ни слова, ни звука. Быть может, фрау Бальк в ответ бросала какой-нибудь жест, но этого Шура не видела, потому что, разговаривая с хозяйкой, она никогда не поднимала головы. Так приказал вести себя в присутствии хозяев вахман в бараке. Затем она шла следом за хозяйкой. Та вела ее к месту очередной работы. Каждый раз это было что-нибудь связанное с уборкой, наведением порядка в комнатах, многочисленных кладовках или в подвальных помещениях. Подвалы под домом фрау Бальк были обширные. Шуре казалось, что они такие же огромные, как и сам дом. И сводчатые потолки, укрепленные железными коваными балками крест-накрест, были ничуть не ниже, чем в комнатах. Именно там, в подвале, находилась топка одной из печей, дымоход которой проходил через спальню фрау Бальк. И вот однажды возле корзины с дровами Шура и увидела кипу старых газет. Она сразу поняла, что газеты сюда принесла сама хозяйка. Хотя днем фрау Бальк никогда не спускалась в подвал. В газетах Шура прочитала о том, что на Восточном фронте, как и год назад, вермахт снова попал в затруднительное положение. В каждом номере в колонках срочных сообщений мелькало: Сталинград, Сталинград, Сталинград. Вскоре это слово перешло в заголовки.

И вот 22 ноября из французского барака сообщили: наши окружили сотни тысяч бошей в сталинградской степи и добивают их из тяжелых артиллерийских орудий.

Сегодня утром Шура, как всегда, позвонила в дверь и, когда увидела перед собой сшитые военнопленными мягкие комнатные туфли фрау Бальк и произнесла свое обычное: «Guten Morgen, Frau Balk!», то в следующее мгновение она невольно вздрогнула и некоторое время оцепенело стояла у раскрытой двери. Потому что вдруг услышала в ответ тихий, сдержанный голос хозяйки:

— Guten Morgen, Medchen. Tret ein. — И, не оборачиваясь, словно самой себе, сказала: — Heute ist es windig und feucht.[25]

— Ja, Frau Balk, und es schneit.[26]

Хозяйка вдруг кинулась к окну, раздернула тяжелые шторы и сказала, глядя вверх, в серое небо, откуда ветер нес снежные заряды:

— Abermals und abermals… es schneit. Als ob in Russland.[27]

А потом пришли гости, которых хозяйка ждала, и она немного развеселилась. Во всяком случае, разговаривала она громко и даже шутила. Пока кто-то из гостей не произнес это слово: «Stalingrad».

И вот возле дома остановился этот почтальон, поставил велосипед к чугунной решетке и позвонил в дверь. Всегда, когда он приносил газеты и даже письма, то просто бросал их в почтовый ящик, прикрепленный к чугунному столбу возле тропинки, ведущей от тротуара к крыльцу, и преспокойно ехал на своем велосипеде дальше по Domstrasse[28].

Шура наблюдала за почтальоном из полуподвального окна. Когда тот исчез, она метнулась по деревянным ступенькам вверх, потому что почувствовала, что с хозяйкой случилось что-то неладное.

Шура застала фрау Бальк сидящей за столом с какой-то бумажкой в руках, которую она то разглаживала, то, поднося к глазам, перечитывала снова и снова. Разбитая тарелка валялась у ее ног. Куски фарфора белели на натертом паркете, как обломки того, что уже невозможно вернуть никогда.

Шура испугалась и забилась в прихожей под вешалку. Ей хотелось уйти, убежать из этого дома, куда тоже пришла война.

Уже стемнело, когда фрау Бальк очнулась от своего оцепенения. Перед нею стояла Шура, держа в руках осколки разбитой фарфоровой тарелки.

— Frau Balk, — прошептала Шура, испуганно глядя на госпожу Бальк, — Ich bedaure sehr, was passiert ist. Ich kann Ihnen mitfohlen. Mein Fater… ebenfalls, Frau Balk[29].

А еще через два дня почтальон бросил письмо в почтовый ящик и тут же умчался по Domstrasse дальше выполнять свои обязанности. Фрау Бальк в чем была выскочила на улицу и там же, у почтового ящика, разорвала конверт. Шура ждала ее у двери. На щеках фрау Бальк дрожали слезы радости. Ее сын, Арним Бальк, тоже воевавший на Восточном фронте, писал, что у него все хорошо, что русские без конца атакуют, но Ржев они не отдают.

— Бедный Арним, сынок, ты еще не знаешь, что твой отец погиб под Сталинградом, — зарыдала госпожа Бальк.