Высота в милю (ЛП)

Его джинсы потерты на коленях, а рабочие ботинки полностью изношены и обесцвечены на носках, что говорит о том, что он пришел сюда прямо со стройки. Мой отец — «синий воротничок», который работает на тяжелой, изнурительной работе, чтобы обеспечить свою семью. Его оба ребенка чрезвычайно успешны в своих уважаемых областях, но он продолжает работать не покладая рук, жертвуя своей кровью и потом, независимо от того, сколько раз Линдси вызывалась отправить его на пенсию.

— Хотел тебя увидеть.

Мой отец стоит неподвижно в шоке.

— Надеялся, что мы сможем поговорить.

Наконец он кивает головой.

— Мы можем поговорить.

Я обхожу стол, мы оба смотрим на случайные бильярдные шары, разбросанные по столу, а не друг на друга.

— Соберешь их? — предлагает отец.

Я так и делаю, выстраивая шары для новой игры. Все это время я чувствую на себе его растерянный взгляд, и он следит за мной, когда я снимаю кий со стены.

Когда поворачиваюсь к нему лицом, папа быстро отводит взгляд.

— Давай, разбивай.

Небольшая улыбка скользит по моим губам.

— Ты не можешь просто так отдать мне первый удар, — я достаю монету из кармана, показываю ее и напоминаю ему, что именно так мы всегда это разыгрывали право первого удара.

Его грудь вибрирует от негромкого смеха.

— Решка.

Подбрасывая монету, я хватаю ее в воздухе и шлепаю ею по тыльной стороне ладони.

— Решка.

Мы молчим, пока отец разбивает шары, напряжение витает в воздухе между нами. Но не негативное. Просто мы оба знаем, что многое еще предстоит сказать.

Один из полосатых шаров падает в дальний левый угол, давая ему еще один шанс.

Мы молчим, пока он снова готовится к удару.

Еще четыре удара чередуются между нами, и, наконец, когда наступает моя очередь, я поднимаю на него глаза.

— Я видел маму.

Его взгляд устремляется на меня.

— Что?

Прислоняю кий к столу и встаю прямо.

— Я пригласил ее к себе на прошлой неделе.

На его лице появляется выражение сочувствия.

— Ох, Эван. Ты в порядке?

Я киваю, не в силах говорить.

— О чем вы двое говорили?

— На самом деле мы не разговаривали. Я говорил.

Он молчит, пристально глядя на меня. У моего отца глаза интересного серого оттенка, кожа вокруг них морщинистая от возраста и лет, проведенных на солнце. Во взгляде тысяча вопросов, хотя отец не задает ни одного.

— Я так долго злился, — напоминаю я ему. — И вымещал весь этот гнев на тебе, потому что ты был здесь, а ее не было, но ты ничего этого не заслужил. У нее было слишком много власти над моей жизнью, и я устал. Я хотел вернуть контроль.

Его серые глаза немного блестят.

— Ты имел полное право злиться на меня. Я — причина, по которой она ушла

— Нет, это не так. Она сама решила уйти, но ты остался, и я никогда не благодарил тебя за это.

Отец опускает голову.

— Прости, что все эти годы я держал на тебя обиду. Я был эгоистичен настолько, что в то время не видел, что ты делал для меня. Я чувствовал себя брошенным вами обоими, но тебя не было, потому что ты больше работал, заботясь о том, чтобы моя жизнь не изменилась. Хоккей — удовольствие не из дешевых, но благодаря тебя я не пропускал ни одного турнира. Ты покрывал расходы Линдси в юридическом колледже. Ты позаботился о том, чтобы у меня было хорошее жилье, и я никогда не голодал. У меня было все, в чем я нуждался, и я никогда не благодарил тебя за это.

Он кивает, не отрывая взгляда от пола.

— Так что спасибо тебе, папа.

Он быстро вытирает глаза мозолистыми кончиками пальцев.

Наконец, отец поднимает на меня взгляд.

— Я знаю, что не был для тебя тем же отцом, каким был до ее ухода, но я старался. Я действительно старался, Эван.

— Я знаю.

— Мне было по-своему больно, но в то же время я чувствовал себя виноватым, что меня было недостаточно, чтобы заставить твою мать остаться. Из-за меня она оставила тебя, поэтому иногда было трудно быть дома и видеть тебя. Я думал, что ты меня ненавидишь, и я ни капли тебя не винил.

Черт, теперь мои глаза горят.

— Я никогда не ненавидел тебя, папа. Ты был нужен мне тогда, и я все еще нуждаюсь в тебе сейчас.

Суровый и иногда холодный мужчина смотрит на меня с другой стороны стола, выражение его лица становиться мягким, а мужественные стены рушатся, когда в его глазах появляются слезы.

— Я люблю тебя, папа.

Эти слова кажутся правильными, нужными и давно назревшими, когда они слетают с моего языка. Я не говорил их ему двенадцать лет. Не говорил их многим людям за последние двенадцать лет, и физическое облегчение, которое, как я наблюдаю, испытывает этот человек, заставляет меня расстраиваться, что я не говорил этого все это время.

— Я тоже люблю тебя, Эван, — он быстро кивает головой, пытаясь взять себя в руки.

Обойдя стол, я крепко обнимаю отца, и он обнимает меня точно так же.

— Прости, что не мог сказать этого раньше.

— Иногда это страшно. Я знаю. — Его голос мягкий и понимающий.

Мы обнимаемся еще немного, прежде чем наконец отпускаем друг друга.

— Я долгое время боялся позволить кому-либо любить меня, — продолжает мой отец. — И боялся полюбить кого-то еще.

— Ты все еще боишься?

Он качает головой.

— Уже нет.

Я продолжаю смотреть на него подозрительным взглядом.

— Что? Не смотри на меня так.