Высота

Еще по дороге в театр Катя услышала веселый окрик какого-то паренька: «Гляньте, светофор!» Оглянулась — светофора поблизости не было, они с Пасечником еще не подошли к перекрестку. Тут же паренек снова закричал: «Гляньте, светофор идет!» Неужели по ее адресу? Или ей показалось? Почему так смеялись ребята? А главное — вместе с ними смеялся Пасечник! Он изо всех сил старался быть серьезным, даже виновато опустил голову, но удержаться от смеха не мог. Катя готова была поклясться, что она — причина этого всеобщего веселья. Она хотела обидеться, но не знала за что, и злилась из-за своей недогадливости.

В театре она смеялась громче всех, желая обратить на себя внимание.

Пасечник даже отодвинулся от нее, насколько позволяло кресло. Катя еще не видела его в таком гневе. Больше он с ней до конца спектакля не разговаривал.

Антракты Пасечник просидел в кресле, отказался и заглянуть в буфет, и прогуляться с Катей под ручку.

Пасечник не проводил ее домой после театра, а она не удержалась, наговорила грубостей.

И вот со среды они — будто незнакомы.

Ну зачем нужно было хохотать на весь театр? Она сделала это назло Пасечнику. Ему так понравилась красивая актриса, что Катя даже стала ревновать. От этой глупой ревности все и пошло. Пасечник сообщил Кате, что актриса Зоя Иноземцева — из самодеятельности и тоже работала когда-то нагревальщицей. И откуда Пасечник это узнал? Может, он все придумал?

Пасечника не было ни в столовой, ни у входа в столовую, ни в очереди за газированной водой.

Гладких вручил Кате бумажку, на которой был записан номер телефона; нужно срочно позвонить. Ее ищут, весь обеденный перерыв, звонили уже три раза.

— Мне звонили?

— Ну да, лично тебе.

«Не Пасечник ли? — обрадовалась Катя. — От него всего можно ждать».

— Кто же звонил? Ее никогда в жизни не вызывали по телефону!

— Из радиостудии.

Катя держала в руках бумажку, разочарованная.

Еще больше растерялась Катя, когда узнала, что на Доске почета вывешен ее портрет.

— Что же ты стоишь? — подталкивала ее Одарка. — Пойди взгляни!

— Чего я там не видела? — сказала Катя с напускным равнодушием и медленно, небрежной походкой, направилась к Доске почета.

Катя узнала себя еще издали, портрет висел рядом с портретом Баграта.

Какая-то перепуганная. И левый глаз вроде косит. Или это кажется? А косынка-то, косынка! Съехала куда-то набок. И волосы растрепались. Просто страшилище какое-то! Вдруг Пасечник увидит?

Катя почувствовала внутренний холод от этой мысли.

Катя зашагала к подножью каупера, и теперь ей казалось, что все-все смотрят на нее.

Ей очень хотелось курить, и она уже нащупала в кармане комбинезона папиросы и спички. Но не решилась закурить на виду у всех.

«Подымусь к себе — закурю».

18

Чем дальше бредет усталый человек по шоссе, тем, кажется, все быстрее и быстрее мчатся попутные машины, обгоняющие его.

Шоссе тянулось вдоль пруда, однако близость воды не освежала. Нагретый воздух дрожал над водой. Солнце за облаками уже клонилось к горизонту, но оно было все такое же неутомимое.

Токмаков устало шел домой.

Еще больше, чем рабочий день, его утомило сегодня собрание и эта перепалка с Дерябиным.

Началось с того, что Токмаков предложил изменить редакцию повестки дня: не «выполнение», а «сокращение графика работ». Дерябин обвинил Токмакова в штурмовщине, напомнил ему ядовитое замечание Медовца: «Сначала проспал, потом аврал». Но Токмаков неожиданно получил горячую поддержку: выскочил Матвеев и вдруг так обрушился на Дерябина, что Пасечник во всеуслышание сказал: «Смотрите-ка! Старик-то без монтажного пояса работает!»

После Матвеева долго и нудно говорил Гладких. Все ходил вокруг да около. Если бы речь Гладких изобразить графически, она бы выглядела так: большой вопросительный знак, а вокруг него следы, следы, следы…

Крику на собрании было много. А настоящий деловой разговор затеял Вадим. Говорил о подъеме «свечи» как о деле решенном, будто Токмаков уже составил проект, будто проект этот уже утвержден.

«Пасечник или Вадим? — озабоченно прикидывал Токмаков. — Пасечника поставлю главным. Иначе он на стену полезет. А Вадим его подопрет…»

Сердитый гудок заставил Токмакова прижаться к обочине шоссе. Его обогнала «победа» и тут же, скрипнув тормозами, остановилась. Следом подошли еще три легковые машины.

Дымов, приоткрыв дверцу, махал Токмакову рукой.

— Садись, прораб. Подвезу.

Во второй машине, с открытым верхом, сидел Медовец, возвышаясь над кузовом чуть ли не по пояс. Тут же машина рванулась вперед, — вот так же без разгона Медовец всегда начинает смеяться.

Токмаков залез в «победу» и оказался рядом с Терновым и каким-то незнакомым товарищем.

— Сразу видать нашу, гвардейскую выправку, — сказал Терновой. — Шагаете так, что смотреть любо-дорого. Прямо как на параде.

— А куда вы шагаете? — спросил Дымов, не поворачивая головы.

На шее у Дымова чуть обозначалась жирная складка и виднелись шрамы от ожогов.

— На Новоодиннадцатый.

— Очень торопитесь?

— Просто не умею ходить медленно.

— Тогда поедем с нами. Мы ищем место для поселка. Не возражаете?

Токмаков пожал плечами, за него ответил Терновой: