– Да потому, что в мире Высоцкого, как мне кажется, Эрос как таковой не является автономной сферой. Любовь между мужчиной и женщиной здесь в сущности сходна с дружбой. Для меня поэтому «Песня о друге» и «Скалолазка» – это синонимы, поэтому я их поместил в одну ячейку. А, скажем, «Баллада о Любви» – это песня философского, онтологического уровня, ей место в рубрике «Бытие». У Высоцкого Любовь с большой буквы – это одна из определяющих сил мироздания, это то самое, что Данте называл словами «Любовь, что движет солнце и светила».
– А как же с песнями о любви в разные эпохи?
– А здесь как раз весь этот якобы исторический колорит носит отчетливо шутливый характер. Песни откровенно бытовые, хотя и очень непростые по смыслу. «Про любовь в эпоху Возрождения» должна попасть в столбец «Pro at con-tra», поскольку тут изображен вечный спор, поединок мужского и женского начал. И «Леонардо да Винчи», и «Джоконда» – фигуры откровенно игровые, полукомические: он любитель выпить «поллитру», она – хитрая «змея», завлекающая мужика в брачные узы. Но вместе с тем есть в песне серьезное «второе дно». Мужчина по природе своей стремится к свободе, как в творчестве, так и в обыденной жизни. А призвание женщины – брак и семья. Так что правы они, когда в ответ на наши страстные, но безответственные признания в любви надевают на нас цепи Гименея, рожают нам детей, строят семью всеми правдами и неправдами. Иначе прекратился бы род людской...
Но вообще-то моя таблица – не гербарий, где все песни на булавочки насажены. Цель схемы – обобщение. Так устроен мир Высоцкого, так в нем взаимодействуют все части друг с другом и с целым. Каждая песня – это как бы молекула, обладающая всеми свойствами большого художественного организма.
Некоторые могут сказать, какая песня Высоцкого у них любимая. А у меня просто нет нелюбимых. Но есть такие, с которыми я еще не сжился, не понял, может быть, не добрался до глубины. А в общем, я с песнями Высоцкого живу уже восемнадцать лет, то есть всю свою сознательную жизнь. И таблицей своей хотел изобразить Песню Высоцкого как таковую, его единую Песню о Жизни. Так выглядит моя любимая песня, если на то пошло...
Харальд приехал в Москву двадцать пятого июля, поездом из Варшавы. Был там у польских друзей, которые его и познакомили с песнями Высоцкого пару лет назад. По-русски, как, впрочем, и по-польски, он не знал ни слова, но, услышав «Охоту на волков», понял абсолютно всё. Засел ночью с гитарой, и к утру выдал вариацию на своем родном языке. Потом у себя на родине раздобыл какие-то английские, немецкие переводы и заглядывал в них, слушая магнитофонные записи. Логические подробности были ему не важны. «Звук! Я все слышу в звуке», – говорил он. И Харальд начал переводить не «слово в слово», а «звук» песни в целом, свободно варьируя и сюжет, и мелодию, усложняя ее на электрогитаре. Постепенно у него составился небольшой репертуар, он начинал свои выступления в клубах бодрым оглашением названия: «Нынка фра Ордынка» – и уже через минуту его сдержанные соотечественники валились от хохота и начинали приплясывать. Потом он переходил к «Русскому дому» (так «Старый дом» он озаглавил), и все погружались в глубокую северную грусть. Коронным же номером неизменно оставалась «Охота».
Из десятка песен Высоцкого он узнал о России больше, чем знал до сих пор. А еще больше возникло у него вопросов. Он купил тур в Москву, через посольство заказал себе билет на «Гамлета», но – «не добежал бегун, беглец»... С Высоцким не встретился, встретился с Россией – и навсегда.
По гамбургскому счету
(Диалог о Высоцком. Конец 80-х)
Споры о Высоцком не прекращаются. Хорошо это или плохо?
Думается, хорошо. Высоцкий творил в ситуации непрерывного спора, сталкивая друг с другом противоположные характеры, мировоззрения, вкусы, то и дело вызывая огонь на себя. И сейчас его идеи и образы тоже, может быть, нуждаются в полемической атмосфере, в диалогическом противостоянии разных прочтений и оценок.
А то ведь что получается? Поклонникам Высоцкого вроде бы спорить не о чем. Разве что о том, кто его больше ценит, кто раньше понял и признал его дар. Появляются время от времени статьи-близнецы, где с патетической интонацией повторяется то, что не раз уже было сказано раньше. Вроде бы суждения все довольно благородные. Высоцкий боролся, не приспосабливался, как некоторые, он сказал ту правду, которую боялись сказать другие, – и так далее. Верно, верно, но сколько же можно произносить одни и те же надгробные речи о таком живом художнике? Сколько можно мусолить несколько цитат, оскорбляя невниманием сотни созданных Высоцким текстов? Сколько может длиться этот «пустых похвал ненужный хор», где каждый к тому же мнит себя не хористом, а солистом?