Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых

Судя по отрывкам, уровень его антисоловьевской филиппики значительно ниже даже его среднего уровня. Он, к примеру, советует мне, вместо того чтобы пересказывать сплетни двадцатипятилетней давности, рассказать о моем кураторе из КГБ и намекает, что им мог быть нынешний президент России. Бедный Путин — вот уж точно возвел на него напраслину. Зря грешите на президента, В. Т.! Кто знает, пишет намеками Топоров. Чего гадать, когда я сам назвал в «Трех евреях» поименно и гэбистов, которые меня вызывали, и задействованных гэбухой питерских писателей. И дабы именно как конкурента нейтрализовать меня окончательно, пишет, что скушнер и я похожи — оба чернявенькие, маленькие и подпрыгиваем. Это, конечно, очень сильный аргумент, наповал, Соловьев в нокауте. Куда проще было сказать, что оба — евреи, их спор — междусобойчик, что им делить-то? Секрет полишинеля: третий еврей в «Трех евреях» — автор, который никогда этого не скрывал и никем другим не притворялся. Но к слову — в отличие от скушнера — я не чернявенький (другой масти) и не подпрыгиваю (другая походка, иной стиль), да и ростом чуть повыше. Хотя как развернутая метафора еврея — сгодится, хоть и для бедных. Случаем, великий русский националист В. Т. не спутал меня с самим собой? Ведь мы, кажется, даже незнакомы — по крайней мере, я его не упомню. Вот и посоветовал в ответ словами его тезки Виктора Сосноры:

Жить добрее, экономить злобу.

А то ведь и злобы у нас квота — может не хватить на оставшуюся литературную деятельность. И на жизнь — мы на самом ее краю, если только не патологические долгожители.

Что до Путина, то встречаться с ним я не мог — ни в КГБ, ни в 281-й школе в Советском переулке, которую мы оба кончали, но в разные годы. Причина обеих невстреч — хронологическая: российский президент чуток меня младше. Так что, если бы я действительно служил в КГБ, то не Путин был бы моим куратором, а я — его. В таком случае, полагаю, президент у россиян был бы совсем иным, хоть и под тем же именем. Лучше, хуже — не мне судить. Тем более в таком сослагательном варианте. А кем бы стал я, будь куратором будущего президента России?

Вариант: «поэт Василий Жуковский — император Александр Второй».

Пару слов о ВВП, чтобы больше к нему не возвращаться. Книгу о нем — не вдаваясь в подробности — мы писать отказались, хоть у нас и был карт-бланш, а именно — книги о его кремлевских предшественниках плюс с дюжину жареных деталей да парочка заманчивых предложений. Представьте, гоголевский маленький человек стал главой не департамента, а всего государства российского. ВВП — это Акакий Акакиевич со всеми вытекающими отсюда последствиями — с достоинствами и недостатками того. Акакия Акакиевича очень жалко, но не забудем о его посмертной жизни, о его обидах и мстительности. Я говорю о потенциале Акакия Акакиевича — к добру и злу постыдно равнодушен. Как принято теперь говорить в стране, откуда я родом: равновелико удален.

Надеюсь, однако, что ВВП еще понимает разницу между пиаровым мифом о себе и самим собой, но когда перестанет врубаться, тогда кранты. Представьте Акакия Акакиевича с манией величия. И еще: ВВП скрытен и бездеятелен в государственных делах, а занят исключительно созданием властной — под себя — вертикали, и средства для него оправданы целью — в конце концов, он не выпускник института благородных девиц. Все это не только плохо, но и хорошо. Если он займется вдруг государством без навыков управления или с совсем иными навыками, которым не я его научил, не будучи его куратором и никем в КГБ, это приведет к еще более печальным последствиям, чем его бездействие. Трагический прецедент: одна-единственная его акция — война в Чечне, все равно, кто взрывал дома, чтобы ее вызвать: когда горит лес, некогда выяснять, кто оставил непогашенный окурок.

Говорю это со стороны, из безопасного далека, через океан, почти объективно, но не совсем над схваткой, хотя ставок в этой политической игре у меня нет. Ставить там не на кого. И не на что — я говорю о пробе. От питерских либералов я натерпелся не меньше, чем от московских консерваторов — чума на оба ваши дома. Да и не тот возраст, чтобы брать чью-либо сторону. Отсюда моя надсхваточность, пусть и не тотальная. Whatever it is, I’m against it, как говорил Маркс — не Карл. Гаучо.

Другое замечание моего зоила я воспринял более серьезно хотя бы потому, что оно лишено оригинальности: будто в моих книгах — «четвертьвековой давности сплетни». Имеются в виду не только книги «Три еврея», «Довлатов вверх ногами» и «Post mortem», но и мои опусы о Слуцком, Окуджаве, Искандере, Шемякине, Юнне Мориц, Анатолии Эфросе и прочих, в которых вроде бы все из первых рук, то есть по личным впечатлениям. Что же до сплетен, то меня они интересуют даже двухтысячелетней давности — тот же Плутарх, к примеру. Единственно, что жаль: как мало сплетен оставила нам всемирная история, и чем дальше в глубь времени, тем меньше.