Высоцкий. На краю

«Когда он приехал в Ленинград и Хейфиц начал репетиции, — рассказывал Евгений Татарский, — Володя был просто в шоковом состоянии: оказывается, бывает и такое кино… Актеров стали одевать — костюмы, то-се. Долго — полчаса — обсуждалось: а давайте на костюме фон Корена… одну пуговичку сделаем полуоторванной: он — холостяк и, наверное, некому за ним ухаживать. У Володи были круглые глаза от того, что можно настолько подробно заниматься деталями. Наверное, никто из зрителей никогда в жизни не заметил бы эту полуоторванную пуговичку, но она была. И всю картину мы следили за тем, чтобы она держалась на одной ниточке…»

Хотя после долгих разговоров с режиссером из характера фон Корена исчезла поверхностная, физиологическая сторона. И чем глубже вживался Высоцкий в роль, чем успешнее шла подготовка, тем все чаще предрекал он свой неуспех, не скрывал, что его что-то тяготит. Хейфиц рассказывал: «Однажды он сказал мне: «Все равно меня на эту роль не утвердят. И ни на какую не утвердят. Все — мимо. Наверное, «есть мнение» не допускать меня до экрана». А после кинопробы, в которой подтвердилась принятая нами характеристика «фон керенщины» и сложность характера проявилась даже в небольшом отрывке, Володя, отозвав меня в сторону, сказал: «Разве только космонавты напишут кому следует. Я у них выступал, а они спросили, почему я не снимаюсь… Ну и обещали заступиться».

Видимо, письмо космонавтов дошло, верил старый, седой, но наивный режиссер, Володю утвердили на роль.

* * *

…В Москве был тихий вечер. После спектакля Владимир приехал домой один, без обычной компании, но и без настроения тоже. Марина ждала, приготовила ужин. Сели по-семейному, на кухне. Ухаживали друг за другом. Чуть-чуть выпили, были какие-то вкусные рыбные консервы, паштет.

— А на десерт у нас сегодня ананасы, — сказала Марина. Заметив недоумение, пояснила: — В «Березку» ездила…

— Сигареты купила?

— Конечно. Два блока «Винстона» там, в комнате, на подоконнике… У тебя все в порядке?

— Как будто да. Просто настроение какое-то… среднее. Кто звонил?

— О, много. Я там записала… Витя Туров из Минска, какой-то Костя, фамилию не сказал.

— Да ладно… О, Марин, забыл тебе сказать. Сегодня в «Литературке»… еще двое «покаялись». Даже Булата нагнули. Вот послушай:

«В течение ряда лет некоторые печатные органы за рубежом делают попытки использовать мое имя в своих далеко не бескорыстных целях. В связи с этим считаю необходимым сделать следующее заявление. Критика моих отдельных произведений, касающаяся их содержания или литературных качеств, никогда не давала реального повода считать меня политически скомпрометированным, и поэтому любые печатные поползновения истолковать мое творчество во враждебном для нас духе и приспособить мое имя к интересам, не имеющим ничего общего с литературными, считаю абсолютно несостоятельными и оставляю таковые целиком на совести их авторов. Б. Окуджава. 18.XI.72».

Кстати, твой Толичка Гладилин тоже «покаялся».

— Почему это он мой?

— А потому! Думаешь, я забыл, как он вокруг тебя вился, хоть и знал, что ты уже со мной была…

— Ой, оставь, Володя, такое придумываешь.

— Ладно, забудем… Погано мне что-то, Марин, ей-богу… Давай-ка чайку соорудим…

Он достал из навесного шкафчика свои разнокалиберные жестяные коробочки, большой заварочный чайник и принялся колдовать — бросил щепотку одного сорта, второго, принюхался, добавил какой-то травки… Наконец все залил кипятком. Чашки на стол!

— Завязался я с этим «Пушкиным», Мариночка, сил никаких нет. Шеф недоволен, постоянно ворчит. Выйду я, наверное, потихоньку из этого «Товарища», душа не лежит. Вопрос не в Пушкине. Но ведь идею пяти поэтов мы уже эксплуатировали с Маяковским, разве нет? В «Послушайте!» была «великолепная пятерка» — Высоцкий, Смехов, Хмельницкий, Золотухин, Насонов и «вратарь» Юрий Петрович Любимов. Сегодня был прогон «для умных людей». Хвалят — шеф слушает, начинают делать замечания — перебивает. Никому не доверяет, никого не слушает. Мне просто стыдно было, ей-богу. Хоть заявление пиши. А «шеф» одно: вы мало вкладываете в спектакль, от вас я вправе требовать большего. Я «мало вкладываю»?! А я не вижу, куда мне вкладывать… Бросить бы все это на годик-другой, сесть за стол и писать, просто писать. А на жизнь я концертами больше заработаю, в кино по-быстрому снимусь…

Ему, действительно, было скучно участвовать в спектакле «Товарищ, верь». Хотя и знал, что своим отказом участвовать смертельно обидит «хозяйку» — Людмилу Васильевну Целиковскую, которая подала мужу идею инсценировать Пушкина. А потому попытался незадолго до премьеры «выползти» из роли тихо, деликатно, без скандалов. Многим это показалось капризом «принца крови». Лишь Золотухин понял: «Ему активно не хочется быть впятером и прыгать из возка в возок…»