Высоцкий. Спасибо, что живой.

«Ничего не видно. Вокруг люди бывалые — бинокли, подзорные трубы и даже фотоаппараты. Но вот что отсюда можно снять? Просто интересно. Точки красные, синие, белые... Сказали, что чудный сектор, все, мол, увидишь, прыжки в длину, спринт увидишь. О чудо! Во-первых, никто не прыгает, а даже если бы и прыгал, то не видно. Яма для прыжков в длину отсюда — желтый квадратик, как плитка кафельная в сортире. На метр дальше, на метр ближе — отсюда все равно».

—    Удружил Эдик! Спасибо! — буркнул себе под нос Леня. — И не уйдешь ведь. Все сидят, чего-то ждут. Вдруг встали, заорали. Спринт. Одна восьмая финала. Чего орать-то? За бинокли схватились. Спорт — это не для всех! — подытожил Леня Фридман и сел на место.

Эдик хороший парень, но циник. Леня позвонил ему позавчера прямо из Домодедово.

—    Слышал? Володя умер!

—    Слышал...

—    Такие деньги ушли, — вздохнул Эдик. — Ладно, ты в Москве? На Олимпиаду пойдешь?

—    Конечно, если возможность будет.

—    Давай встретимся, дам тебе билеты. Люди просили, потом отказались. Не пропадать же.

—    А сколько?

—    А сколько тебе надо?

—    Я в смысле денег...

—    Так отдам. Все равно пропадают. Детям рассказывать будешь. Фанты попьешь. Ъл где сейчас?

—    Я прилетел только что.

— Устраивайся и звони. Может, кого-то подыщем тебе. Сейчас здесь кого угодно можно зарядить. Давай у Володи на панихиде встретимся, я тебе билеты отдам, и, может, с кем-то сразу перетрем.

В театре во время прощания с Володей Эдик отдал билеты на этот же день на восемнадцать часов, и с кладбища Леня помчался в Лужники.

Москву такой, какой она была в эти дни, он не видел никогда, хотя в Москве по делам бывал часто.

У Ваганьковского кладбища все было перекрыто, и Леня дошел пешком до Пресни и там сел на пятый троллейбус. В салоне человек десять, не больше, и милиционер. Это в пять-то часов вечера, да еще и на стадион центральный едет! Колбасы в магазинах море, очередей нет, фанта в розлив даже в Домодедово —люди в банки трехлитровые, в бидоны, в чайники наливают, как квас. Кругом пусто, жарко и чисто, как в Ташкенте в июле.

Лене стало почему-то тоскливо и муторно. Хотя как это — «почему-то»? Володя умер! Да нет. Не только. Зря он вспомнил про Ташкент. Зря!

* * *

июль 1979 года, Ташкент

После допроса у Бехтеева Леня бродил по Ташкенту несколько часов. Оглядывался — не следят ли? Иногда казалось, что следят, иногда понимал, что со страху кажется. Что делать? Сдавать Володю невозможно — и не сдать тоже. Как вести себя, когда «закрывают», Леня, конечно, знал. Не первый день работал. Еще на целине, где он был в студотряде, он начал устраивать концерты и возить агитбригады. Главное — молчать. Не брать на себя лишнего и от своего не отказываться. Получить свою пятерку. Помогут. И семью не оставят, и на зоне устроят: или в библиотеку, или хлеборезом. А выйдешь — вернут в дело. За хорошее поведение выпустят пораньше. Все понятно. Леня был готов к худшему, поэтому так и радовался, когда получалось. Получалось до этого дня двадцать лет. Но что делать сейчас-то? Если выпустили —значит, следят. А главное, им нужен Володя. Володя — святой человек.

И вдруг как будто кто-то Леню услышал там, наверху. Володя не приедет! Новость, которая еще неделю назад не просто огорчила бы Леню, — раздавила бы. Любая отмена — это катастрофа. А тут тридцать концертов. Огромные деньги. И Леня не один: десятки распространителей, директоров ДК, руководство филармонии. Все лишаются денег, и больших денег. Билеты были проданы сразу, как только объявлены концерты. В дирекции филармонии лежало огромное количество коллективных заявок, их даже никто и не считал. Пять тысяч билетов он отдал спекулянтам сразу за деньги. С ними шутить нельзя—могут и зарезать. И вдруг отмена! Конец! Амба!

Но сейчас это было спасение.

—    Володя не приедет, — заявил его администратор Паша Леонидов по телефону.

—    Это точно? — переспросил Леня.

—    Куда точнее! — Паша бросил трубку.

Леня плюхнулся в кресло и тихо засмеялся. Никто не виноват, просто отмена.

Сразу родился план: заявление за свой счет — и к морю. А пока всех обзвонить и все отменить. Все, что готовил два месяца. Раздать деньги. Будут потери, да и хрен бы с ними. Все легко и просто. Телефонная книжка—и прямо из кабинета:

—    Алло! У нас проблема с Высоцким. Не приедет.

—    Как? Ты смеешься? Все продано!

—    А что делать? Все мы люди.

Несколько часов не выпуская телефон из рук, Леня вышагивал по кабинету, обзванивая людей, связанных с гастролями. Вдруг он почувствовал чье-то присутствие и резко оглянулся. Бехтеев стоял в кабинете за его спиной и разглядывал афиши и портреты артистов на стенах.

«Как это он так тихо вошел?» — Леня растерялся лишь на секунду и продолжил давать указания в трубку еще громче и уверенней, чем раньше.