Высоцкий

И вот на беду – энергетический обвал. Перед глазами – красно-зеленый абстракционизм, тело расползается на части, и никак его не скрепить. Ну, и нога, черт бы ее взял, – нашла время загноиться.

Сейчас, сейчас… Но разговор с публикой идет явно не в том тоне: вместо привычного веселого рывка какие-то ненужные объяснения, комментарии. Это точно в корзину пойдет… Ну ладно, попробуем начать песней.

«От границы мы Землю вертели назад…» Стоп! Не то… Давайте снова. «От границы мы Землю вертели назад, было дело – сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат…» Подождите, еще раз…

С пятой, не то с шестой попытки въехал. И то – средненько. Возврата энергии – никакого. Не помогла и экстренная мера. Чертовски обидно. Получит теперь народ Высоцкого не первой свежести и второго сорта. Но все-таки «Баллада о Любви», кажется, прозвучала не так уж провально, а?

Посмотрел в аппаратной видеозапись. Сказал, что хорошо. Мы это сделали, и он рад, что останется на пленке. А сложные чувства сохранил при себе.

Следующий день Высоцкого проходит под знаком саморазрушения. Зачем-то он приходит к главному редактору «Экрана» Трошеву, который сценария еще не читал, да к тому же обхамил: «Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде…» В каком таком виде? Да он сам, наверное, пьяный. И к черту этот «Фургон» – пусть катится куда угодно… И там же, в Останкине, по поводу вчерашней записи кое-кто из самых лучших намерений ему посоветовал организовать звонок Суслову. Ну, если такое вмешательство требуется – значит, дохлый номер мы исполнили…

Не остался на запись «Кинопанорамы» – ну их всех к той матери! Опять надо им Жеглова изображать, а песен как не было в фильме, так и в передаче не будет – это ежу понятно. Крутанул баранку – и домой.

Лечиться тебе надо… Так обычно говорят чужому человеку, чтобы послать его подальше. А ему это в канун дня рождения повторяют друзья.

И Вадим, и Сева сошлись на этой позиции с Янкловичем. Мол, если так дальше пойдет, «они», власти то есть советские, тебя скрутят в два счета, купят за дозу наркотика… Милые вы мои, как же вы переоцениваете – и меня, и их. Мне нечего продавать, а им незачем покупать. Сделка заведомо невозможна, ставок больше нет. Политический коридор давно позади, дело В. С. Высоцкого уже передано в самую высокую инстанцию.

Может быть, оттуда дано указание лечиться… Тогда давайте, я не против.

Сорокадвухлетие встретил под капельницей – Федотов снимал абстиненцию. Дома у него Янклович, Шехтман. Оксана привезла подарок – сшила смешную бабу на чайник. Что ж, будем, значит, жить-поживать и чаек попивать.

Предполагаем жить

Поразбежались все от Высоцкого – или сам он всех поразогнал, пораспрощался без слов. Мама как-то спрашивает:

– Кто сейчас твои друзья?

Он секунду подумал и такой выдал перечень (по Москве, подразумевая, конечно, и парижского дружка Шемякина):

– Туманов, Абдулов, Бортник, Янклович…

На последнем пункте Нина Максимовна невольно так брови вскинула…

– Мам, он мне нужен…

А когда-то хвалился, что у него друзей – тысяча и один человек.

В феврале мама вышла на пенсию, чаще стала бывать на Малой Грузинской.

– Привези мне в следующий раз фотографию мою, детскую, ту, что с кудрями. Ладно?

– Зачем, Володя?

– А так – поставлю и буду смотреть.

Не без труда, не без усилия заглянул в жизнь свою, пробежал этот марафон длиной в сорок два года. Многое перепрыгнул не глядя, что-то только боковым зрением зафиксировал, но этапы большого пути ощутил. Интересный материал – и теперь задача его не провалить, втащить в начатый роман. Роман вберет в себя жизнь прошедшую и станет жизнью настоящей.

Век поэта короток, а прозаика все-таки подлиннее будет. Настоящий поэт как бы умирает после каждого удавшегося стихотворения: спел – и ушел. А романист намечает себе далекий финиш, заключает с судьбой контракт, в котором обязуется не умирать до завершения всего объема работ. Не только Толстой с его могучим здоровьем, но и Достоевский, мучившийся от эпилепсии, благодаря такому контракту жизнь себе продлил – дотянул все-таки почти до шестидесяти. А Солженицына даже от рака излечила литературотерапия. Сейчас он, говорят, в Америке пишет громадный цикл романов: всю историю двадцатого столетия хочет отразить и осмыслить. Взял на себя роль человека-века – такого попробуй угробь! Он просто обязан дожить до двухтысячного года.

Опять вспомнилась беседа с Трифоновым. Он тогда говорил: «Если хотите писать настоящую прозу, имейте в виду: она требует молчания. Сколько намолчишь, столько потом и напишешь».

А что если действительно – выключить голос на неопределенный срок? Уйти, спрятаться и ждать, когда стремительно запишется отложенный роман, а потом с разбегу – второй, третий. Достоевский когда-то «Игрока» за двадцать шесть дней настрочил. Темперамент и страстность у Высоцкого вполне «Достоевского» накала – играя Свидригайлова, он это остро почувствовал, да и фактура текста очень ему близка. Прорвать плотину страха, выпустить наружу все свои жуткие мысли, чувства и предчувствия…