Высоцкий

Хороший народ у нас, на советы щедрый… Не дожидаясь новых глупостей, Дупак возвещает:

– Вместо «Галилея» мы покажем вам нашу новую работу, которой еще никто не видел. Пьесу господина Мольера «Тартюф». Просим зрителей покинуть зал на двадцать минут для того, чтобы мы смогли разобрать декорации и заменить их на другие.

Раздаются аплодисменты: еще бы, повезло публике – свеженькое зрелище дают, а ведь в мирное время на таганскую премьеру попасть практически невозможно. Все двинулись в сторону буфета, уже не обращая внимания на человека, который со сцены пытается остатками своего голоса что-то произнести:

– Вы меня слышите?..

Не слышат, конечно. Да, выставили на позор. И куда теперь в таком виде и таком настроении?

Для театра сказался больным, надо заниматься озвучкой «Хозяина тайги». Но с Любимовым разговора не удалось избежать. Тот беспощаден: «Если не будешь нормально работать, я добьюсь наверху, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из театра по статье». Ну, министр по кино Романов и так в Высоцкого не влюблен, но с театром все действительно на тоненькой ниточке повисло. Может, плюнуть на все это дело, писать себе песни и не только песни? Много же еще возможностей – за сценарий взяться, за пьесу, да хоть и за роман…

Но нет: не будет тогда никакой почвы под ногами. Надо все-таки, чтобы было человеку куда пойти… Где это написано? И потом, не кончился он как актер, что бы там ни говорили… Наоборот: есть большая – идея не идея, а какая-то тяжесть, требующая выхода. Где она – в голове, в душе, в печенке – неизвестно. Но нужен – как там в легендах и мифах Древней Греции – мужик этот, чтобы кувалдой по голове заехал – и вышла наружу какая-нибудь Афина или Артемида… Уточню имена и, может быть, песню напишу о том, как всемогущему Зевсу все стесняются по голове вдарить и как самый главный бессмертный бог умирает от изобилия накопившихся у него в черепке гениальных замыслов…

Весной шестьдесят восьмого сочинились «Песня летчика» и «Песня самолета-истребителя», которые потом будут условно объединены в дилогию «Две песни об одном воздушном бое».

Между прочим, первая из них стала складываться сразу после встречи с Мишей Анчаровым, когда тот искренне похвалил ранние песни Высоцкого, особо отметив строку «Они стояли молча в ряд, их было восемь»:

Их восемь – нас двое, –
расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Сережа, держись!
Нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.
Я – «Як», истребитель, – мотор мой звенит,
Небо – моя обитель, –
А тот, который во мне сидит,
Считает, что – он истребитель.

Когда писал, ни о каких намеках не думал, рисовались в сознании жесткие наглядные картины – как в кино… А недавно кто-то спросил: «Ну ладно, „тот, который во мне сидит“, – это Любимов. А кто же твой друг Сережа из первой песни?» Вот как можно понять и истолковать… Сам даже задумался. Нету никакого Сережи, ребята! На войне как на войне, а на театре как на театре. Сцена всех разводит в разные стороны. Даже с Золотухиным и Смеховым нет уже прежнего взаимопонимания.

А летчик-ас, которого «приходится слушаться мне»… В песне-то он погибает: «… ткнулся лицом в стекло» Но в жизни, похоже, он меня отправит «гореть на песке», а сам катапультируется и уцелеет. Все пока к этому идет. Галилея уже начали репетировать Шестаков и Хмельницкий…

Любимов говорит, что Высоцкий обалдел от славы. Мол, сочинил пять хороших песен, а ведет себя, как Есенин. С чего это он пьет? Ведь затопчут под забор, пройдут мимо и забудут эти пять песен.

Лучше бы не передавали такие речи. «Пять песен» – это, конечно, под горячую руку сказано. Но вот хоронить зачем раньше времени? Тут шеф прозвучал прямо в один голос со зловещей старухой, которая недавно около ресторана «Кама» откуда-то взялась. Было это после «Десяти дней», когда Высоцкий, обращаясь непонятно к кому, пообещал разрезать вены и все покончить разом. Эта сердобольная особа убежденно так поучала: «Есенин умер, но его помнят все, а вас помнить никто не будет». Откуда они берут эти сведения? Знакомые архангелы у них на небесах, что ли?

Десятого декабря в Одессе должны начаться съемки «Опасных гастролей», а за неделю до того Высоцкий опять госпитализирован. И психическое расстройство, и перебои с сердцем. Врачи грозят запереть на два месяца и пугают самыми страшными последствиями. Любимов после разговора с ними вдруг уразумел всю степень опасности. Входит в палату сдержанный, осторожный. После нескольких дежурно-ритуальных вопросов о самочувствии что-то говорит об «эсперали» – торпеде, которую вшивают, чтобы исключить возможность запоя.

– Да что вы, Юрий Петрович, я здоровый человек!

– Ну, если здоровый…