Высшая легкость созидания. Следующие сто лет русско-израильской литературы

Особое место в творчестве Шехтера занимает цикл рассказов под условным названием «Соседи», в которых жизнь евреев в Европе в разные исторические моменты тонкими нитями сплетается с жизнью Тель-Авива. Некоторые из них отчасти напоминают иерусалимские и хайфские сказки Соболева. С одной стороны, это истории о чудесном, но, с другой стороны, чудесное и мистическое перенесено на внутренний план восприятия, остается тайной, мерцающей за передним реалистическим планом. Как и другие произведения Шехтера, многие рассказы цикла посвящены праведникам, спасающим этот мир и души людей, тонущих в ужасающей пучине его истории. Герой рассказа «История одесского раввина» – молодой раввин Ишаягу, Шая, выпускник Воложинской ешивы, мечтает о высоком служении в общине духовных людей, но получает назначение в Новобазарную синагогу Одессы, общину которой составляют простые работяги. Тем не менее там ему открывается подлинный смысл духовности, по прошествии лет он становится каббалистом, и перед ним раскрываются, в частности, страницы будущей истории: он предвидит надвигающуюся катастрофу накануне Первой мировой войны и вовремя переезжает с семьей в Палестину, а во время Второй мировой войны при помощи своего тайного знания он приводит армию Роммеля к поражению под Эль-Аламейном, спасая тем самым евреев Палестины от тотального уничтожения. Он сам и его мировоззрение претерпевают довольно сложные изменения. В начале он представлен мечтателем:

Души у евреев, разумеется, святые, вот только разглядеть святость под грубой личиной водоноса или возчика не каждому по силам. Шае хотелось видеть реальные проявления этой души в повседневной жизни. Большое требование, скажете вы? Да, большое, но ведь Шая был еще молод и такое желание вполне можно записать в разряд юношеской мечты [Шехтер 20176: 22].

Однако эта на первый взгляд ироническая характеристика оборачивается серьезной мифопоэтической задачей, и раввин всей своей жизнью обнаруживает «реальные проявления» святой души «в повседневной жизни».

В соответствии с характерным шехтеровским хронотопом путь становления героя проходит через «монашеский» этап – своего рода перевернутый двойник падения в греховность: в случае праведного раввина он состоит в его стремлении «спрятаться от грубой, саднящей душу и сердце реальности» [Шехтер 20176: 23]. Благодаря этому он выглядит в глазах своей общины «настоящим святым», цадиком, однако это еще не настоящая святость. Его подлинное преображение происходит, когда он узнает, что Залман-золотарь, «грязь, а не человек» [Шехтер 2017в: 23], на самом деле тайный каббалист и скрытый праведник, «возможно даже ламедвовник, один из тридцати шести скрытых цадиков, на которых держится мир» [Шехтер 2017в: 24]. И теперь «в каждом лоточнике, биндюжнике, лавочнике и возчике он подозревал скрытого праведника. От его былой высокомерности и заносчивости не осталось следа. Кто знает, какие книги прячет в своем шкафу чистильщик обуви или уличный продавец папирос?» [Там же]. Это преображение героя есть не что иное, как реализация его юношеской мечты, с той только разницей, что мир при этом оказался сложнее, чем представлялся юноше; как и следовало ожидать, он оказался, по излюбленному выражению Шехтера, не плоским. Раввин Шая, как и герои «Бесов и демонов», видит себя учеником, а весь мир – школой, в которой он проходит экзамен: когда скрытый праведник посылает ему заветную каббалистическую книгу, он решает, что «допущен, прошел проверку и теперь – наконец-то! – начинается новая долгожданная жизнь» [Там же]. Теперь он может с полным основанием именоваться «святым раввином» и «угодником» [Шехтер 2017 г: 22], и подлинное значение этих слов раскрывается, как и в юношеской мечте раввина, не в возвышенной духовности, не в монашеской оторванности от мира, которая теперь преодолена как наивная, а в глубокой вовлеченности в судьбы материального мира.

Для обоснования этого подхода высказывается даже целая теологическая теория: