Высшая легкость созидания. Следующие сто лет русско-израильской литературы

Его миф – о несостоявшейся встрече со смертью, с Ашмодеем. Открывшаяся ему в этой «невстрече» истина жестока, но спасительна, и этим она сходна с той тишиной, в которую погружается Лена на своем корабле. В этой истории в еще большей степени, чем в предыдущих, миф автофертилен, рассказчик познает тот миф, который он только знает, но не понимает, а его жестокие «учителя» вряд ли могут считаться источниками истины. В результате они, окружающие его живые люди, оказываются менее живыми и менее значимыми для его самоосознания и самореализации, чем герои старинной семейной легенды.

Можно продолжить анализ мифов в «Иерусалиме», однако рискну предположить, что и прочие имеют сходную структуру, будь то история о мудреце-изгое Элише бен Абуйе и авторе ненаписанного романа о нем, о горе-расследователях конспиративной теории убийства Ицхака Рабина или о сводящей с ума эпифании демона Азаэля. Большая часть их героев – это не вполне удачливые неофиты мифического мира. Они познают себя через мифы, которые создают или передают; другими словами, их мифы побеждают их самих, но в то же время одаривают их эксклюзивным знанием о некоторых тайнах мироздания. Обратимся теперь вновь к «Легендам горы Кармель».

Глава «Про великого поэта Соломона ибн Габироля и фарфоровую куклу» рассказывает о контуженном во время боевых действий израильском солдате Ювале, которому не удается вернуться к мирной жизни и излечить душу после пережитого. Ни врачи, ни шарлатаны не в силах ему помочь. Однажды он посылает Богу эсэмэску в духе Ивана Карамазова: «Я не согласен» [Соболев 2016: 15]. Вскоре после этого «он прочитал легенду о том, как ибн Габироль создал девушку, как первого из всех големов, но – не поверив созданию своей фантазии – разобрал ее на кусочки. “Он был гений, – подумал Юваль с грустью, – я же из тех, кто хочет верить своим големам”» [Соболев 2016:16]. Как и герои «Самбатиона» и «Двины», он несет в себе миф, который только и ждет случая, чтобы воплотиться в его собственной истории, воскреснуть и зажить в нем. В одной из хайфских антикварных лавок, «набитых всевозможными сломанными и ненужными вещами», напоминающей одновременно лавку Лакедема и ненужность девочки Лены, происходит его чудесная встреча-откровение с кукольной девушкой-големом:

Она воплощала собой саму нереальность, всю абсолютную – ни с чем не сравнимую – неуместность своего присутствия среди вещей, отброшенных мирозданием. В каком-то смысле в своем нелепом голубом платье эта кукла была самим отказом от признания существующего. «Наша жизнь определена тем, что отсутствует, – подумал Юваль тогда, – тем, чего нам не хватает» [Соболев 2016: 17–18].

Он покупает куклу, приносит ее домой, и еще прежде, чем она оживает, его жизнь начинает меняться: «Юваль чувствовал себя так, как будто был пьян – или, точнее, как будто истина более важная, чем истина существующего, неожиданно подняла к нему свои глаза» [Соболев 2016: 18–19]. Рядом с куклой меняется его восприятие реальности, он начинает наново обживаться в ней: он «подошел к фотографиям на стене и вдруг тоже увидел их чуть удивленным взглядом куклы, осваивающейся в новом для нее мире» [Соболев 2016:19]. И наконец ночью кукла оживает: «“Она учится ходить”, – подумал он с опозданием, погружаясь в прозрачную воду ликования и страха» [Соболев 2016: 20].