Высшая мера

Спустился в чрево машины, захлопнул за собой крышку. Здесь было теплее, пахло бензином, разогретым машинным маслом, кислинкой электролита от аккумуляторных батарей. Растер ладонями уши и щеки, фуражку сбросил в углубление башни позади себя, натянул на голову просторную и теплую шапку-ушанку: чего русским не воевать в таких шапках!

Взвизгивала под гусеницами оледенелая дорога. Разогревшись, глухо ворковал трехсотсильный «майбах». Находя невидимые щели, посвистывал ветер. На казеннике орудия, слева, натачивался язычок снега. В полутьме машины он светился свежо и колюче. К нему даже в перчатке боязно прикоснуться, таким он казался обжигающим, холодным.

Неожиданно вспомнилось, как под сапогами издевательски громко скрипел снег, когда шел от клуба к танку, точно выговаривал: weg-Wicht, weg-Wicht![25] Человек не суеверный, Гудериан вдруг услышал в этих звуках некий символ, некое недоброе предвестие. И пожалуй, впервые с жесткой прямотой подумал, что Москвы ему не видать. По крайней мере, в этом году. Еще более утвердился в своей кощунственной мысли полутора часами позже, когда во тьме, средь разыгравшейся вьюги, танк его по обледенелому скату ссунулся в забитый снегом овраг. Сколько ни мучились, выбраться не смогли. Спасибо, подвернулся автомобиль связи штаба, он и отвез Гудериана в Ясную Поляну, к горячей крестьянской печке. Отогреваясь, он мрачно подумал: «Мы, кажется, выбиваемся из сил. Ухватили русского медведя за заднюю ногу, он бешено отбивается, а мы держим… Пока не раскроит нам череп…»

И все же подтвердил свой приказ: наступать! И 43-й армейский корпус следующим утром с запада возобновил наступление в сторону шоссе и железной дороги Москва — Тула. Чтобы замкнуть кольцо вокруг Тулы, соединиться с перехватившими эти коммуникации танкистами. Чтобы потом — прямиком на Москву.

«Да поможет нам бог!» — Гудериан перекрестился. Он не вспомнил русской пословицы: на бога надейся, а сам не плошай…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Черт знает что творилось кругом! Максу казалось, что его закупорили в пустой железной бочке, а бочку столкнули с крутого косогора, кувыркается она вниз, громыхает, подпрыгивает так, что вот-вот голова отлетит в одну сторону, печенка — в другую, а душа — в третью. Мозги всмятку, язык прикушен, задница разбита, на лбу шишка, а руки не знают, за что ухватиться.

Его голубая мечта исполнилась: он участвует в ночной танковой атаке. Причем атака сверхнеобычная. Психическая! На сумасшедшей скорости! С включенными фарами! С раздирающим душу воем сирен!

Господи всемогущий, если ты есть, спаси наши души грешные, если таковые имеются! Фунтовую свечку поставлю во славу твою! Не дай сгинуть в этом стальном гробу, в этой ночной степи, среди этих ополоумевших, перепившихся танкистов. Наивный болван Рихтер, ты думал, что они орали и аплодировали тебе, твоей пламенной речи. Хотя выступал ты и впрямь неплохо, честное слово, неплохо! Но Вилли, влезая в танк, ржал: «Гы-гы, не задавайся, земляк! Я приказал выдать им тройную порцию шнапса. Город приказано взять любой ценой…»

Танк перескакивает воронки, мечется, маневрирует, тормозит, стреляет, содрогается, дискомфорт — прежний, но мало-помалу Макс начинает приходить в себя. Начинает отличать скрежещущий грохот гусеницы за правым бортом от завывания кардана слева, под стальным кожухом, похожим на перевернутое корыто, кошачий вопль сирены над головой — от злого натужного рева мотора сзади, металлические, резкие хлопки танковой пушки — от взрывов вражеских снарядов.

Он вцепляется руками в металлический кругляш сиденья и притискивается бровями к холодному каучуку надглазника: что там, за броней? Козла за титьки скорее ухватишь, чем что-то увидишь! Штормит, швыряет! То вдруг ноги задираются выше головы и ребра вжимаются в спинку сиденья, то вдруг — нырок, зад съезжает и грудь натыкается на затыльник и рукоять пулемета, нос расплющивается о броню, грозя приморозиться… То сам вдруг прянешь от щели, ослепленный всплеском огня перед танком. А это долбануло прямым попаданием! Снаряд срикошетил, танк очумело остановился, в лицо брызнуло стальной окалиной. В танке будто дюжину половиков вытряхнули — пыль столбом и клубом. Откуда ее столько взялось?!

Танк несется дальше, а Макс слышит в наушниках, как ругается и кашляет от пыли и пороховых газов Вилли, казалось бы привыкший к своей собачьей службе.

— Алло, баталист! Жив? Лезь ко мне! Там ты ни черта не увидишь!..

Со своего переднего сиденья Макс, цепляясь за что попало, лезет в башню. При толчке почти сел на плечи согнувшегося над рацией радиста, потом поймал за талию башнера. Наконец втиснулся рядом с Вильгельмом. Ухватившись за скобу, вжал макушку в купол командирской башенки, прильнул к одной щели, к другой, к передней, к боковым, к задней.

Вот это уже другое дело! За считанные секунды увидишь ого сколько!