Высшая мера

— Георгий Саркисович! Мальчуган, точнее говоря, сообщник пойман! — торжественно доложил полковнику Айвазяну подпоручик Голышев. Офицер был до того возбужден и горд, что тут же отбросил книзу поднятую к козырьку руку и хлопнул в ладоши, изображая, как ловко схватили «сообщника».

Сотник Шипилов был здесь же, и его светлые глаза сверкнули такой злостью, что и Голышеву стало не по себе.

Полковник, однако, не торопился. Слегка насмешливо глядел он на счастливого офицера, продолжающего стоять перед ним. Под этим взглядом Голышев вытянулся еще сильнее и снова козырнул. Вообще он старался последнее время походить во всем на полковника: ежедневно брился, следил за одеждой. Но Айвазян уже успел заметить на гладком, до блеска начищенном сапоге подпоручика след чьей-то ступни, «Сопротивлялся, стервец», — подумал полковник о мальчике.

Айвазяну сейчас, как никогда, хотелось действовать безошибочно. Все должно быть продумано. Ни одного промаха!

Ведь и так упущено многое. Пытаясь навести справки о Мартынове, полковнику удалось-таки узнать, что с тем был какой-то подросток. Но тогда Айвазян пропустил это мимо ушей. Ошибка его? Безусловно. Перед самим собой он был искренним до предела и отлично понимал теперь — события могли принять другой оборот, если бы не произошла эта осечка.

Сдвинув брови и тонко поджав губы, полковник произнес:

— Ха-арошо. Введите арестованного.

В ночном бою с налетчиками старый чекист Артур Ласманис был ранен в плечо. Мартынов старался как можно больше побыть рядом со своим старшим другом, с трудом выкраивая для этого драгоценные минуты.

Спасение банковского добра, понимал он, лишь половина дела. Нужно поскорее уничтожить деникинские гнезда и, по возможности, малой кровью. Лихие кавалеристы, гонцы полетели с донесениями в штаб. Это были надежные люди, и Терентий Петрович не сомневался, что поступает правильно, посылая их, а не теряя времени на установление связи с людьми, адреса которых дал ему в разведотделе товарищ Пучков.

Всякое бывает. Посылая разведчика во вражеский тыл, никто не может заранее предугадать все до тонкостей. Обстановка же сейчас сложилась так, что нужно было немедленно организовать охрану ценностей и эвакуацию их. И, конечно же, принять меры на случай повторного налета.

Солнце уже начало скатываться за горизонт. Мартынов, вытирая смятой фуражкой потный лоб, наверное, в десятый раз вошел в хату, где на двух шинелях прямо на полу лежал Ласманис.

И тот, тоже в десятый раз, спросил:

— Ну, как?

И Терентий Петрович подробнейше рассказывал, что им сделано или намечено сделать. Мартынов глядел на бледное лицо Артура Яновича и с гордостью, и с болью думал о нелегкой судьбе этого человека. Один из тех, кто делал революцию!..

Незаметно бросая ему в кружку лишний кусочек серого сахара, Мартынов мечтательно произнес:

— Еще немного, старина, и все будет преотличнейше. Раздавим всех этих Май-Маевских и Султан-Гиреев. Кстати, этот последний, видимо, из династии крымских ханов, не так ли?

Терентий Петрович знал, что Ласманиса не корми, не пои — дай поговорить об истории: уважал старый чекист эту науку и многое знал в ней. А сейчас так хотелось чем-нибудь отвлечь его хоть не надолго.

— Да, — улыбнулся устало Артур Янович, догадываясь об уловке своего друга. — Наверняка из тех же ханов. Один из его предков, будет тебе известно, некий Давлет-Гирей, в середине шестнадцатого века, точнее, в начале семидесятых годов, даже вошел в Москву и сжег ее.

— Да ну?! — искренне удивился Мартынов.

— Сжег все улицы, посады[5]. Уцелел тогда один Кремль. Произошло это при Иване Грозном. Народ поднялся, и у подмосковной деревни Молоди ханские полчища были разбиты…

Артур Янович устало откинулся на подложенную под голову фуфайку, вытер ладонью взмокший лоб, даже короткий разговор утомил его. Вероятно, ранение, потеря крови пробудили в нем те многочисленные тяжелые болезни, которые нажиты на царской каторге.

Мартынов хотел незаметно выйти, но Артур Янович поднял опущенные веки и рукой сделал слабый жест: останься… И тот послушно сел рядом. Но внутренне решил твердо, о делах больше ни слова.

Артур Янович, однако, и сам заговорил о другом. Его светлые глаза, с воспаленными красными жилками на белках, мягко и чуть озорно щупали собеседника.

— Вот что, дорогой, — улыбнулся Ласманис, — жениться тебе надо… да-да, не гляди на меня, как на помешанного, с головой у меня покуда все в порядке. Война войной, а жизнь должна продолжаться!.. — Ласманис сделал вид, что сердится. — А то ходишь… как этот…

Мартынов перехватил сердитый взгляд своего товарища и отпарировал:

— Ты на меня, Артур Янович, посмотрел так, будто на моей гимнастерке все пуговицы оторвались.

— Да ну тебя! — не на шутку рассердился Ласманис. — С пуговицами ты еще справляешься, как и всякий солдат. Женятся не для того, чтобы жена галифе стирала и шинель штопала. Нужно, чтобы была семья, дети.