Высшая мера

И когда Апыхтин уселся в белый «мерседес» с открытым верхом, это был совсем другой человек, нежели тот, который приехал сюда несколько дней назад. Он не стал разговорчивее, не заводил друзей, не кутил в развеселых компаниях соотечественников, но постоянно пребывал в затаенно-улыбчивом состоянии и, казалось, все дальше уходил от прежнего своего мира.

- Афродита! - радостно закричал водитель, показывая на небольшую бухту, которая вдруг открылась из-за поворота.

- Что - Афродита? - Апыхтин не понимал, чему радуется этот грек, почему горят его глаза, впрочем, глаза у него горели постоянно.

- Афродита! - повторил водитель еще более радостно и пальцами показал как бы человека, идущего со стороны моря.

И Апыхтин понял.

Здесь возникла из пены морской красавица Афродита, вышла на этот вот берег, на этот песок, к этим скалам сколько-то там тысяч лет назад. Вышла вся в морских брызгах и навсегда осталась первой красавицей земли.

- Стоп! - сказал Апыхтин и, покинув машину, легко сбежал к морю по крутому откосу.

Было рано, туристы еще не успели заполнить небольшой пляж. Апыхтин оказался здесь в полном одиночестве. Он прошел по песку, оглянулся по сторонам, и опять что-то щемяще напряглось в душе, пришло ощущение, что он узнает, узнает эти места. Через какие-то мгновения понял - все здесь страшно похоже на бухту в Коктебеле, где он был с…

Не важно, не важно, остановил свои воспоминания Апыхтин. В Коктебеле такая же бухта называлась проще - Лягушачья. Там тоже когда-то, в доисторические времена, при извержении вулкана громадные глыбы гор отрывались где-то в поднебесье и скатывались в море. Апыхтин разделся и не раздумывая бросился в воду, в прозрачно-голубые волны, из которых когда-то вышла Афродита, из которых - кто знает, кто знает - может быть, она до сих пор выходит каждое утро. У Апыхтина было такое чувство, что Афродита прошла по этому песку совсем недавно и он вполне мог застать ее, если бы водитель выехал чуть пораньше.

Дорога на Троодос оказалась точной копией дороги из Коктебеля в Ялту. Те же подъемы, то же море, которое казалось все время рядом - за верхушками деревьев, за поворотом, за распадком. Апыхтина не покидало ощущение, что он просто вернулся, просто вернулся в те места, где когда-то ему было хорошо и счастливо.

Потом была церковь, совершенно новая, но построенная по законам, по рисункам и чертежам давних времен. Потом могила Макариоса, монастырь и наконец, о боже, наконец-то, монастырская столовая, где Апыхтин сидел за длинным столом со съехавшимися со всего света гостями. Он с утра ничего не брал в рот, ожидая того счастливого мига, когда монах в черной рясе выйдет из узкой двери и поставит на стол знаменитую самогонку, ради которой он и приехал на остров, ради которой затевал поездку и готовился к ней чуть ли не год.

Появился монах и поставил перед Апыхтиным большую бутылку из зеленоватого стекла. Форма у бутылки была самая обычная, простая, до боли знакомая форма, к которой он привык у себя на родине и которую в своей банковской жизни стал уже забывать.

Рюмки оказались небольшими. Апыхтин наполнил свою до краев, передал бутылку дальше. Ему не хотелось ни с кем чокаться, произносить тосты, поднимать чарку и радостно сверкать глазами. Не хотелось. Отвык он за последнее время чокаться, это казалось ему совершенно ненужным. Он приблизил чарку к лицу, вдохнул и как бы сказал себе: «Вот оно, свершилось…»

И выпил.

Самогонка оказалась хорошей. Он боялся момента, когда придется выпить глоток, боялся, что окажется самогонка слабоватой, тепловатой, мутноватой, но, слава богу, все эти опасения отпали сразу. Самогонка была крепкой, градусов пятьдесят, не меньше, она была прозрачной и в меру охлажденной.

Апыхтин замер на какой-то момент, прислушался к себе, убедился, что организм принял напиток охотно и радостно. Подняв глаза, он столкнулся взглядом с монахом. Тот смотрел на него с вопросом - как, дескать?

Апыхтин сделал жест, подняв большой палец вверх - международное одобрение. И показал на рюмку - еще бы малость добавить!

Монах огорченно развел руками - хорошего понемножку.

Апыхтин положил на стол десять долларов.

Монах улыбнулся, ушел в узкую дверь и через минуту вернулся с небольшой бутылочкой, граммов на триста. Бутылочку он поставил перед Апыхтиным, но, когда тот придвинул деньги, монах отрицательно покачал головой - мол, пей на здоровье, но денег не надо, не положено.

Апыхтин вылил всю бутылочку в большой стакан, предназначенный, видимо, для соков, отпил сначала половину, а через некоторое время закончил его под восхищенно-опасливым взглядом монаха.

Ворчали недовольно соседи, которые почему-то решили, что он должен был поделиться с ними самогонкой, но Апыхтин не обращал на них внимания.

- Разные бывают люди, - проворчал сосед.

- Старик, - обернулся к нему Апыхтин, - извини, но тут дело мистическое…

- Загробное? - усмехнулся сосед.

- Нет, просто мистическое… Извини. Мы сейчас выйдем отсюда, и я куплю тебе бутылку, какую только пожелаешь… Договорились?

- Не купишь.

- Спорим? - Апыхтин протянул широкую ладонь.

- На что?