Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа

Отослав же наглеца, принялся осматривать Виолу и, о ужас, обнаружил несовершенство резьбы на грифе! Великий стыд обуял меня, ведь я самонадеянно решил, что труд мой близок к завершению! Какое счастье, что я не успел написать мадонне Феличе, что ее заказ готов. Мой долг – сотворить совершенство…»

– Да он ревнует! – хмыкнул Киллер. Почесал нос. – Так он ее и не отдал, получается? Двадцать лет делал и не отдал?

– Похоже на то, – кивнул Дон, старательно не слушая сердитое бухтение в собственной голове. – Здесь в конце должно быть…

Последние записи были датированы семьдесят первым годом, последним годом жизни Челлини, и сделаны той же рукой, но почерк разительно изменился. Если первые страницы были заполнены ровными строками и украшены завитушками, то на последних крупные буквы прыгали, строки находили друг на друга, там и тут красовались брызги чернил и было явно видно, что писавший их плохо видит и едва удерживает в пальцах перо. Почему-то читать эти прыгающие строчки не хотелось просто до отвращения, до головной боли и тошноты, но не признаваться же Киллеру, что ему страшно?

Страшно.

Именно.

Там, на этих последних страницах…

Бенвенуто преследовал злой рок. С тех самых пор, как он впервые взялся за перо, чтобы написать мадонне Феличе и сообщить, что ее заказ готов, и до того ужасного дня, когда его Виола, его великий шедевр и сумасшедшая страсть, пропала.

Он знал, кто унес ее. Мерзавец Юлио. Алчный, бездарный юнец, не способный сотворить ничего сам, украл Виолу и продал. Что ему посулили? Какие сокровища стоили столь гнусного предательства?

Без Виолы жизнь Бенвенуто утратила смысл и вкус. Даже незавершенный труд, «Искусство ваяния», больше не влек к себе. Ни к чему делиться мудростью с юнцами, если им не нужно ни мастерство, ни искусство, а лишь легкие деньги, вино и женщины.

Все тлен и суета.

Больше не слышно легких девичьих шагов в запертой мастерской, где хранилась Виола.

Не чудится по ночам нежный напев.

Нечего прятать. Нечего бояться.

Безумие прошло, но с ним прошла и жизнь.

А на столе так и лежит недописанное письмо. Не хватает лишь трех слов: «гитара готова, приезжайте».

Бенвенуто в последний раз провел рукой по стене, где совсем недавно висела его Виола, и пошел к столу. Вернее было бы сказать, побрел – в последнее время его особенно сильно мучила подагра, и трость из щегольства превратилась в печальную необходимость.

Сощурившись, чтобы буквы не расплывались, Бенвенуто обмакнул перо в чернильницу и тщательно, крупно вывел:

«Сим извещаю вас, мадонна Феличе, о безмерной печали моей. Змей, пригретый на моей груди, уязвил меня своим безбожным жалом; прознав о завершении великого труда моего, похитил Виолу и покинул пределы Флоренции…»

Рука дрогнула, и с кончика пера сорвалась капля, забрызгав лист уродливыми пятнами.

Бенвенуто хотел было позвать Асканьо, чтобы тот выскоблил кляксу, но вспомнил, что послал его разузнать о судьбе Виолы и найти мерзавца Юлио. Он выгнал из дома всех – учеников, детей, слуг, велев не возвращаться, пока не узнают хоть что-то о Виоле.