Высщей категории трудности

Все же Глеб с Вадимом решили подняться повыше, чтобы сориентироваться. А мы стали копать яму под палатку. У нас был ледоруб, но его взял Вадим делать засечки, чтобы найти обратную дорогу, и мы копали яму лыжами и палками. Под жестким настом оказался фирн. Как крупа. Копали медленно, яма, в общем — то, получилась мелкой. Снега оказалось мало.

Беспокоились за ребят, ушедших на разведку. В такой метели потеряться очень просто.

Они вернулись минут через двадцать. Вернулись как раз вовремя: уже совсем стемнело. Наверху такая же пурга.

Палатку мы закопали здорово. В ней можно было только сидеть согнувшись. И все время оседала под снегом крыша. Я дважды выбирался из палатки и сгребал снег с крыши.

Он с минуту помолчал, словно собираясь с мыслями, потом продолжал:

— Палатка у нас старенькая, и девушки все беспокоились, что она под снегом прорвется…

Поужинали мы часов в девять. Ужин был простой — окорок да сухари. Смешно было подумать, что здесь, на этом каменистом склоне и в такую метель можно развести костер и вскипятить чай.

Люся пела свою любимую песенку «Расцвела сирень в моем садочке…», но по — настоящему веселил нас Вася Постырь. У него неистощимая фантазия. Раз скажет правду, а раз сочинит. И все из туристской жизни. «Идем мы по тропке — тишина. Только капли с веток шлепаются на головы. Темнотища и жуть… И вдруг как заверещит, как завоет!..» Вот в таком духе рассказывал. А под конец выясняется, что верещал и выл всего — навсего филин. Но смеялись мы от души. Усы у Васи торчали, как пики, глаза от ужаса становились совсем круглыми, а голову он втягивал в плечи так, что не было видно из — за ворота подбородка. Со страшных историй Вася переходил на «армянские» анекдоты, мы смеялись, уткнувшись головами в шапки, а Люся сердилась:

— Свистуны! Или замолчите или рассказывайте вслух!

Толя оживился. Он уже не отводил от меня взгляда, ему доставляло удовольствие рассказывать о своих друзьях веселое и смешное.

— Ну, хорошо. А что в это время говорила Неля? Как она выглядела? Впрочем, в палатке у вас было ведь темно…

— Нет, — ответил Толя, и с его лица мгновенно сбежала улыбка. — У нас были фонарики.

— Что же ее толкнуло выйти из палатки? Ведь она же должна была понимать риск…

Я говорил в пустоту. Говорил, высказывал предположения, догадки, Толя молчал.

Тихо, без шороха и скрипа, открылась дверь, и опять на пороге появился старик. Я подозреваю, что он все это время стоял за дверями и ждал момента. Делать было нечего, я встал, попрощался, но потом сделал еще одну попытку:

— Вы, конечно, правы: Васенину сейчас беспокоить не стоит. А Шакунов?

— Их в городе нет. Никого. Ни Вадима, ни Коли, ни Люси. Их нет в городе, — повторил он, не глядя на меня. Это прозвучало как: «вы их лучше не ищите, они вам все равно ничего не расскажут».

— Жаль. Я думал, вы мне поможете.

Старик в прихожей сказал: «Мы никогда не говорим об этом. Простите, но мы никогда не говорим…»

25

Я действительно больше никого из сосновцев в то лето не разыскал. Сначала они лечились и отдыхали в каком — то санатории, а потом наступили летние каникулы.

Но дело было даже не в том, что я их не мог разыскать. Когда я рассказал о своем визите к Броневскому Воронову, он решительно отказался от плана, который сам же выдвинул: «Да, пока рано. Нельзя их без конца терзать напоминаниями о Сосновском. В конце концов, они ведь тоже считают себя виновными в том, что так все кончилось… Я видел как — то Васенину. Она еще не оправилась от потрясения. Она ведь любила Глеба, ты знаешь об этом».

— Как она выглядит, Неля?

— Девушка лет двадцати. Высокая, стройная, с короткой прической. Лицо немного скуластое, глаза расставлены широко. На левом виске шрам — память о Payne. Левую руку прячет в рукаве — у нее же отняли пальцы.

— О чем вы с ней говорили?

— Да так, ни о чем… Не ходи к ней, пожалуйста. Вообще я думаю, что в этой истории надо разобраться как — то по — другому.

Я ничего не понимал. Неужели Воронов изменил свою точку зрения? Невозможно!

— Ты знаешь, — сказал Воронов, — если бы Со — сновский остался жив, а погиб бы другой, его бы судили.

— И он был бы осужден?

— Как командир группы — да.

— Он же не совершил ничего аморального. Интересно, как бы вел себя в тех обстоятельствах этот прокурор Новиков? Стал бы он рисковать своей жизнью ради других?

— А ты уверен, что Глебу надо было рисковать? Я разозлился.

— При чем тут «надо»? В конце концов, у человека, кроме разума, есть еще и сердце.

Воронов вздохнул.

— Давай не будем ссориться. Я считаю, что Глеб заслуживает доброй памяти, ло и прокурора можно понять. Ты читал в «Комсомолке» о двух ребятах, которые погибли на Алтае при переправе? А про саянскую трагедию читал? Гибель Сосновского и эти два случая — звенья одной и той же цепочки.

Я наконец понял ход мыслей Воронова.

— И ты думаешь, что нужно осудить Сосновского в назидание другим? Осудить за то, что он был настоящим человеком? Не согласен! Я постараюсь доказать свою правоту. Узнать о Сосновском все! Как он себя вел? Как смотрят на его поступок все те, кто был с ним рядом в ту ночь?