Высшее общество

Сибил едва слышала его. У нее все еще звенело в ушах после выстрела. Она кивнула головой и покорно пошла вслед за Холдингом и набобом. Сонни уже склонилась над убитым животным.

Набоб вынул из нагрудного кармана золотой свисток на ремешке и уже собирался в него свистнуть, но Сонни остановила его.

– Прошу вас, – твердо сказала она, – я хотела бы сделать это сама.

Она протянула руку, и набоб вынул из чехла у себя на поясе широкий нож и вложил рукоятку в ее маленькую руку.

Сибил не отрываясь смотрела в то ли мертвые, то ли еще потухающие глаза животного. А то, что произошло затем, потрясло ее. Сонни опустилась на колени рядом с антилопой, крепко сжала ее морду и загнула ее шею в тугую дугу. Сверкнул нож, блестящая касательная задела дугу, и руки Сонни стали скользко-красными по самые запястья.

Земля медленно перевернулась вверх ногами, рванулась к Сибил и с потрясающей нежностью прижалась к ее лицу.

Сибил привезли в лагерь и отдали в руки массажиста. Когда ее растерли и размяли, она окончательно пришла в себя и снова стала хозяйкой своего тела. Раньше ей не случалось падать в обморок, и теперь ощущение неуверенности угнетало ее.

Стараясь больше не думать об этом, она села на походной кровати, надела платье и отправилась на поиски Холдинга. К своему несчастью, подходя к палатке, в которой жили Вера Таллиаферро и Сонни Гварди, – их с Холдингом палатка стояла поодаль, – она встретила Сонни Гварди, шедшую с охоты. Вера сидела в шезлонге и, увидев Сибил, радостно улыбнулась ей и предложила выпить. Сонни она не замечала, пока та не подошла к палатке.

На мгновение Сибил почувствовала внезапный укол стыда. Она болезненно ощущала свою наготу под платьем.

Подошла Сонни с рябым от пыли лицом, ее рубашка была покрыта пятнами засохшей крови. Сонни положила руку на плечо Сибил, в другой руке она держала маленький узелок из мешковины.

– Ты перегрелась на солнце? – спросила она у Сибил.

– Не-нет, – запинаясь, пробормотала Сибил. – Извини.

– Com'e andata la caccia, cara?[18] – пропела Вера.

– На редкость глупо и уныло, – ответила Сонни; ее голубые глаза отяжелели от усталости. Она обернулась, отступила на шаг назад, встряхнула узелок, и сердце убитой антилопы упало на колени к Вере.

Сибил вскрикнула и убежала. Ходдинг сидел в ванне из брезента и поливал себе на голову теплой водой из ковшика. Увидев перекошенное лицо Сибил, он вскочил и обнял ее. От него пахло мылом, но ей было все равно. Она прижалась лицом к его груди и зарыдала.

– О, эти антилопы, – повторяла она, – эти ужасные, кошмарные антилопы.

В соседней палатке сидела Клоувер Прайс и в полуобморочном состоянии водила карандашом по своей записной книжке. Она скромно называла это записной книжкой, а не дневником; до обморока ей оставался один лишь шаг и причиной тому была многочасовая борьба с собой, которую она вела в поисках чего-нибудь значительного, о чем можно было бы написать. Она упорно сражалась за вдохновение почти весь день, написала и вычеркнула по меньшей мере сотню строк. За последний час она так ничего и не достигла, но упорно продолжала сидеть с карандашом, так что у нее начало ломить спину и она все время вытирала руку о шорты.

Не раз в течение долгого и утомительного дня она задавалась вопросом: а что бы на моем месте почувствовал Пруст? И всякий раз, отвечая сама себе, она обнаруживала, что припоминает какой-нибудь особенно изысканный пассаж из любимого писателя, наблюдая, как каждый персонаж в нем как будто плавно скользит, сначала медленно, потом быстрее, к гравитационному центру, – как человек, спящий на продавленном матраце. И в самой середине этого матраца герои, все без исключения, превращались во Фредди Даймонда.

Теперь, когда она уже так много раз и самым решительным образом выкарабкалась на край матраца и от этого совсем выбилась из сил, она решила послать все к черту: нужно знать Жизнь для того, чтобы писать о ней.

В раздумье она уставилась на последнюю невычеркнутую фразу в записной книжке. «Найдется ли во всей вселенной что-либо столь же скрытное и столь же откровенное, защищающее, как ничто другое, и при этом расточительно дарящее, постоянное, но недолговечное, одновременно и рабское, и пленяющее, – как человеческая кожа?»

Внезапно она громко вскрикнула:

– Безобразно! Ужасно!

Клоувер вычеркнула фразу. А когда дошла до слова «кожа», вздрогнула: так властно к ней вернулся образ Фредди Даймонда.

Она сидела с приоткрытым ртом, глаза ее смотрели в одну точку, когда в палатку ввалился Баббер Кэнфилд.

– Как делишки? – спросил он, окинув ее быстрым взглядом перед тем, как плюхнуться к себе на кровать и расшнуровать башмаки.

– Да, да, – с отсутствующим видом сказала Клоувер. Баббер еще раз посмотрел ей в лицо в промежутке между своими натужными телодвижениями.

– Надеюсь, ты не перегрелась. – Он помолчал. – Ты все делала, как надо?

Клоувер взглянула на него с удивлением.

– Самое вредное, что может быть, – как торжествующий победитель, Баббер вышвырнул из палатки башмак, который тут же был пойман его слугой, – это запор. Съешь побольше зелени, и все пойдет как по маслу.