Высшее общество

Он сказал себе, просто и грубо перефразируя старую армейскую шутку: значит, она влюблена в тебя? А ты в нее? А что до пенициллина, то нет ничего хуже простуды.

Его пальцы теребили лежавший перед ним металлический стержень. Теперь эта проблема казалась ему приятной, ее можно было гораздо проще решить. И что самое привлекательное, как только ее решишь, она тут же исчезнет сама собой. В отличие от сплавов, коэффициентов сжатия и линейного расширения, как только речь заходит о людях, рассчитывать на что-либо не приходится, – кроме скуки, неуверенности и измены.

Вместо того, чтобы вынуть текст о металлургии, который лежал в верхнем ящике стола, он сделал нечто неожиданное для себя. Он запер дверь изнутри, задвинул шторы, чтобы его не видели снаружи, и вставил лист бумаги в пишущую машинку.

До этого он ни разу не пользовался ей.

«Дорогая», – он на минуту задумался. Письмо можно было подсунуть под дверь ее квартиры, чтобы она нашла его, когда вернется. В том случае, если он не порвет его.

«Дорогая…»

Он выдернул лист из машинки, вставил другой и начал печатать: «Послушай, недавно у нас был длинный разговор. Неважно, о чем. Ты сама знаешь. Или мы поговорим и все расставим на свои места, или мы со всем этим покончим». Он зачеркнул последнюю строчку и написал по-другому: «Или мы должны подумать над тем, как со всем этим покончить.» Он выдернул бумагу из машинки и порвал ее. Он посмотрел на часы. Еще три или четыре дня. В лучшем случае всего только три.

Он встал из-за стола и вышел из своего кабинета в мастерскую. Там было поразительно тихо, слишком тихо для мастерской, даже голоса людей на первом этаже казались мягкими и приглушенными. Пол знал, что в какой-то мере это зависело от того, какой работой они сейчас заняты. В большой степени причиной этого были согласованность и сдержанность. Но относительная тишина объяснялась еще и особым, совершенно неофициальным духом этого заведения. Механики и техники чувствовали себя здесь одновременно и рабочими и хозяевами. Этого им никто не навязывал: если бы им кто-нибудь об этом сказал, они бы рассвирепели. Напротив, это отношение выработалось у них бессознательно.

Несмотря на то, что никто не становился перед ними в начальственную позу, они с необыкновенным почтением разговаривали с Ходдингом и даже с Полом, его chef de bureau.[21] Они вели себя совсем не так, как рабочие обычной мастерской «для всех». Конечно, они отпускали шуточки в адрес своего босса, но подшучивали они над ним любя. Обращаясь к нему, они почти всегда добавляли «мистер». И уважительный тон.

Пол как-то раз сказал Сибил, что в какой-то мере это связано с тем, что они имеют дело с особым родом механизмов, к которым предъявляются специфические требования, и эти парни чувствуют себя частью команды очень высокого класса. Они не прокручивают девять тысяч автомобилей, которые они потом никогда больше не увидят.

Они прокручивают три или четыре машины, и каждый несет прямую ответственность за малейшую их деталь. Наконец, добавил он, они не могут отделаться от мысли, что Ходдинг владеет всей этой хренью. Этот молодой симпатичный парень, всегда такой вежливый и внимательный – да еще к тому же стоит черт знает сколько миллионов – все это поражает их воображение.

Именно поэтому Пол нарушил церковную тишину мастерской со странным чувством извращенного удовлетворения: его крик пронесся над безукоризненно чистым бетонным полом и отскочил от стен.

– Тони, – заорал он, – надо заново установить этого сукина сына.

Тони, специалист по металлическим покрытиям, в недоумении посмотрел на него из противоположного конца мастерской.

– Отверстия в поршне плохо охлаждаются, – снова крикнул Пол. Пока он шел через мастерскую, все глазели на него, и это принесло ему что-то вроде удовлетворения. Подойдя к технику по имени Тони, он вынужден был говорить тише. «Плохи дела, – подумал он, дав себе разрядку, – придется вернуться к здешним обычаям, исполненным достоинства и даже благородства».

А через три, может быть, четыре дня – к весьма недостойной и неблагородной привычке спать с девушкой босса.

Сидя в шезлонге и думая о своем, Сибил пришла к выводу, что сейчас ей думается хорошо как никогда. Она вздохнула так громко, что ее могли услышать. «Размышление обо всем этом» оказалось чем-то очень далеким от размышления. Это была длинная цепь фантазий, своевольно сменяющих друг друга, и их независимость от ее сознания сводила ее с ума.

Одна и та же картина то появлялась, то исчезала, то вновь навязчиво возвращалась к ней: они с Полом лежали в постели. Это воспоминание было, без сомнения, приятным. Оно было настолько приятным, что у нее свело челюсти в попытке сдержать рвущийся наружу стон.