Высшее общество

Пол был единственным мужчиной, кто по-настоящему волновал ее. Все у нее было по-другому до того, как она встретила его. Ей казалось, что до Пола она еще полностью не развилась, была незрелой. Связь с Полом сделала ее взрослой. Правда, это касалось только секса, но тем не менее изменилось и ее отношение к Ходдингу, и иногда это было особенно заметно. Она допускала, что это бывало тогда, когда Пол ее злил, и, следовательно, когда ее мысли были переполнены им.

Она осторожно подвинулась в кресле. Ее узкие шорты стали немного жать, и на короткий миг ей захотелось, чтобы Ходдинг пошел с ней в палатку. Разумного предлога найти не удалось.

Ей надоело быть в постоянном напряжении. Она устала и чувствовала себя сломленной. Она поняла, что эта задача ей не по силам, да ей и не хотелось ее решать. Сквозь опущенные ресницы, как сквозь сон, она смотрела на Ходдинга, бесстрастно изучая его лицо, как будто это был диск с номерами на дверце сейфа. Она удивлялась, почему ее совершенно не трогают его черты. Чего такого особенного, черт подери, в лишнем миллиметре кожи или кости? Почему такое значение имеет чуть заметный оттенок волос или цвет глаз? Как так может быть? Нет, – она покачала головой, – непонятно, что-то здесь не так. Совершенно не так. Прикосновение, тембр голоса, и сами слова, движения. Да, все это. Слишком, слишком много всего нужно выстроить по порядку, чтобы что-то сравнивать. Она нахмурилась. Действительно, все это гораздо больше, чем просто секс, и в этом все дело. Что она ни предпринимала, чтобы не поддаться ему, как ни старалась отделаться от нахлынувших чувств – она любила Пола. Наверное, не очень сильно. А может быть, и очень. До некоторой степени. Вполне достаточно. Боже! Она еще раз подвинулась в кресле и сказала про себя: как я хочу домой!

День подходил к концу, а вместе с ним и покой, уступая место недоумению, тревоге, и наконец все пришло в движение. Один за другим они вышли из лагеря и собрались в тени дерева, ожидая известий с охоты. Масаи частью спали, частью мирно болтали друг с другом. С виду все было спокойно. Даже Жоржи Песталоцци уже не хмурился, сидя на крыле грузовика. Просто ему все надоело и он устал. Внезапно, посмотрев на часы – было уже почти пять, – он спустился со своего трона и подступил к набобу, который не сходил с наблюдательного поста, сидя на своем стуле.

Он протянул руку к ружью набоба и просто сказал:

– По-моему, пора, как вы считаете?

Не вполне понимая его намерения, набоб все же вежливо передал Песталоцци свое ружье. Огромный бразилец тут же вскинул его и трижды выстрелил.

– Стемнеет еще не скоро, – сказал набоб с мягким упреком. – Еще два часа будет достаточно светло.

– Я устал, – сказал Песталоцци, делая над собой небольшое усилие, чтобы казаться обаятельным, – я устал и мне нужна ванна. Самое время закончить эту глупость.

Услышав три выстрела – сигнал, означавший конец охоты и возвращение в лагерь, – Сонни чуть не расплакалась. Она бы и в самом деле сделала это, если бы ее горло, губы и даже глаза совершенно не пересохли. Около полудня с ней произошел ужасный случай. Остановившись передохнуть в тени небольшого рожкового дерева, она сунула в рот кусочек лимона и уже собиралась запить его глотком воды из фляжки, как вдруг заметила огромного скорпиона на стволе дерева, всего в двух дюймах от ее глаз. Она невольно вскочила и несколько секунд стояла, дрожа, а тем временем большая часть ее драгоценной воды вылилась и впиталась в пересохшую землю. Осталось только четверть чашки.

Твердо решив, что это не причина для отмены охоты, она свела свой рацион всего лишь к одному глотку в конце каждого часа – чудовищно мало при такой жаре.

Теперь все кончилось. Глаза ее горели от пыли и злости. За весь длинный, адски жаркий день она так и не нашла следов мальчика. Воздух, попадавший ей в легкие, был такой горячий, как будто он поднимался прямо от костра, а в животе она чувствовала тянущую боль, как будто в нее неумело ввели огромный член.

– Ублюдок, – громко сказала она, имея в виду мальчика. – Все ублюдки. – Она вспомнила о выстрелах ее товарищей. Она свирепо сорвала с головы мешавшую ей соломенную шляпку со смехотворной травяной короной. С минуту она смотрела на нее, а потом, размахнувшись, подбросила ее в воздух. Прежде чем шляпка успела упасть на метелки травы, она схватила ружье и выстрелила, разметав в стороны клочки соломы.

Пусть думают, что я убила его, сказала она про себя, улыбаясь и ощущая что-то вроде освобождения. Она открыла затвор и вытряхнула на землю два патрона: один использованный, другой целый. После этого она сделала несколько решительных, больших шагов в сторону лагеря и вдруг застыла на месте.

Что-то мягкое и кожистое глухо шлепнуло ее по лопатке. Она обернулась, инстинктивно подняв незаряженное ружье.