Высшее общество

Ходдинг осторожно пробрался между телами уснувших рифмоплетов и получил бокал теплого шампанского вместе с куском холодного бычьего жаркого. В одном углу комнаты находился Баббер вместе с тремя или четырьмя гостями, наигрывавшими на расческах, обернутых туалетной бумагой, «Золотую розу Техаса». В другом углу Клоувер, позаимствовавшая у кого-то трико акробатки, сидя со скрещенными ногами на полу, вынимала из зеленых конвертов пластинки и крутила их для поэтов, которые уже несколько часов назад отошли ко сну. Ходдинг посмотрел вокруг, пытаясь найти уголок, чтобы прилечь, и увидел, что все места заняты. Тогда он осмотрелся в поисках мягкого тела и, найдя такое, положил голову кому-то на живот и закрыл глаза.

Баббер переключился на «Старый тяжелый крест» почти в то же время, когда Клоувер перешла к Барбаре Аллен. Холдинг спал.

Вечеринка, хоть и с меньшим размахом, продолжалась до середины следующего дня. Около семи утра девушка, называвшая себя Голондриной, встала и уселась рядом с Баббером, который к тому времени вновь вернулся от шампанского к относительному здравомыслию неразбавленного бурбона. Они проговорили несколько часов. Она заявила Бабберу, что он «неиспорчен», и завела речь о Валери и Рембо. Баббер сказала «Я сердечно благодарю вас, девушка», – и стал рассказывать ей об особенностях бурения. При этом ни один из них не скучал. Когда к полудню Клоувер проснулась, Баббер заявил ей, что ему безумно нравятся ее друзья и он подумывает об открытии колледжа – прямо в Гринвич Вилледж, чтобы там молодежь могла узнать о Барри Голдуотере и позднем Роберте Тафте.

В ответ Клоувер захихикала, взобралась к нему на колени и поцеловала в заросшую щетиной щеку. После этого она назвала его «плюшевым мишкой» и вновь отправилась спать.

За три дня пребывания в Питтсбурге, за исключением тех часов, которые Пол провел в лабораториях металлургического завода, он оставался с Сибил в гостинице. Остатки поданной в номер еды частью находились на столе, частью на кровати вперемежку с разбросанными газетами и пепельницами, которых здесь было в избытке; номер пропитался затхлым запахом сигарет и занятий любовью. Все было достаточно приятно, однако, плавая в ванне, Сибил смотрела на Пола с чувством неясного беспокойства.

– Я хочу знать, – осведомилась она, – почему ты… почему мы никуда не выходим с тех пор, как приехали сюда? Мне это и не нужно, ведь здесь некуда пойти. Но я чувствую, что завожусь.

Он выпустил из рук газету, которую читал, и она скользнула на пол, прямо к двери. Он улыбнулся.

– Мне кажется, что мы должны выяснить, каково положение на самом деле. Доведем его до крайности и посмотрим, сможем ли мы это выдержать. Если мы потерпим поражение, то лучше сейчас.

Сибил серьезно смотрела на него, обдумывая его слова.

– Ты действительно сумасшедший. Ты знаешь, как это называется? Что-то вроде вериг и власяницы. Разве у нас недостаточно хлопот, чтобы еще усугублять положение?

Он вытянул ногу и похлопал Сибил по животу.

– Подвинься, – попросил он ее и залез в ванну.

– Как случилось, – спросила она, – что ты внезапно стал святым? Меня не беспокоит, сумеем ли мы это или нет. Либо – да, либо – нет.

– Старая привычка, – ответил Пол, набрав в сложенные ковшиком ладони теплой воды и окатив ее колено. – Это происходит оттого, что ты обнаруживаешь в себе изъян. Послушай, ты мечешься, как угорелый, а мир сидит и ждет, словно большая баскетбольная корзина, когда ты угодишь в сетку. – Он пожал плечами. – Потом ты обнаруживаешь, что стал иным. И не то чтобы ты это чувствовал или видел. Но если все говорят, что это так, тогда, клянусь богом, ты действительно иной. Вот тут и начинаешь волноваться. Понимаешь? Сибил села и обняла его.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Я ужасно люблю тебя. Ничто другое не имеет для меня значения. Послушай, я ленивая недотепа, и я не очень сильная. Так что… у меня есть изъян. – Она помолчала. – Я думаю, что если бы ты не делал из всего этого такого большого секрета, ты был бы в лучшем положении. Это как у Ходдинга – вечный комплекс вины. Черт возьми, я тоже знаю, что это такое.

– Я тоже об этом думал, – кивнул Пол. – Это верно, если все время ходишь с ложью внутри, действительно чувствуешь себя виноватым. С другой стороны, с другой стороны… это насилие, будь я проклят! Это подлость, она доводит меня до бешенства, и мне хочется бороться с этим.

– Что? С чем?

– Кто-то приходит и говорит: ты – это больше не ты. Ты – кто-то другой или что-то другое. Вот что ты есть – мы определим это для тебя. – Он шлепнул по воде рукой. – Да, конечно, они дадут тебе весьма свободное в некоторых отношениях определение. Тебе будет оставлено некоторое пространство – чтобы ты порезвился, но по сути дела ты попадаешь в какие-то рамки – от сих до сих. – Он вытянул руки, чтобы показать воображаемый интервал.