Высшее общество

– Все переменится, увидите. Теперь когда она уверилась в себе, ей будет легче примириться с вами. Черт возьми, все это уже было. Когда женщина хочет мужчину, она начинает ненавидеть любого, кто имеет на него какие-нибудь притязания.

– Ну, тогда это прелестные перемены, – рассмеялся Пол. – Мы станем с ней такими друзьями, что она даже позовет меня на свадьбу. – И, поднеся свой стакан к губам, он добавил про себя: «И я приду, черт меня возьми, обязательно приду». Но стакан был пуст, в нем не было ничего, кроме горького запаха виски, странно щекотавшего ноздри.

– Идем, – сказал Ходдинг, положив руку на плечо Пола, что он часто делал и что вызывало в Поле двойственное чувство. – Два дня я глотал бредовые речи Баббера Кэнфилда и бурбон у костра. Я отбился от стаи.

– Идем, бвана.[6]

Они стали продвигаться по направлению к освещенной террасе, которую Ходдинг однажды назвал «Cirque d'hiver[7] моей матери». Это было подходящее название. Только неприятности могли быть там, где не было новых выходок, а не было их уже очень давно.

Сибил Харпер вечеринки в Куэрнаваке приносили один триумф за другим. Даже теперь она ухитрилась расположиться так между янтарными и розовыми пятнами света, чтобы с помощью этой многокрасочности ее кожа выглядела красиво, но странно и неожиданно, сверкая и переливаясь, как… только что освежеванный кролик.

Многоцветие было последним криком моды, и Сибил оно нравилось. Она использовала все, что кто-либо и когда-либо придумал для украшения женщин, но использовала умеренно и сдержанно.

Нельзя было сказать, чтобы Консуэла Коул и графиня Вера Таллиаферро, которые составили треугольник с Сибил во главе, представляли ей благоприятные возможности показать себя во всей красе. Они были больше заняты друг другом, и все-таки Сибил была достаточно хорошей актрисой, чтобы знать цену этой зрительской аудитории.

К счастью, сцена была ярко освещена, что давало ей возможность более или менее выставлять себя на всеобщее обозрение. Она находила возможным полюбить Консуэлу. Она была благодарна ей за то, что в течение недели, которую она здесь провела, Консуэла ни разу не напала на нее откровенно. В своих редких письмах Сибил цитировала критические замечания, с которыми она соглашалась все более и более.

И вполне возможно, думала она, Консуэла будет сдерживать себя и в будущем. Слава Богу, продолжала она, мысленно объясняя все это подруге по Голливуду, что… О, Господи! Я думала, что самым противным будет какой-нибудь старик, лезущим к тебе в трусы, понимаешь? Но эта старая шлюха… просто мурашки по коже. Не могу представить, что эти девки делают с матадорами, добавила она, поверь мне, что они говорят об этих «матадорах»…

– Разумеется, Сибил, дорогая, – сказала графиня Таллиаферро, – вы проведете с нами несколько дней в Венеции, вы должны увидеть регату. Вы ее еще не видели?

– Нет, я…

– Тогда решено, вы должны ее увидеть. – На Вере Таллиаферро было надето что-то вроде античного хитона, а ее глянцевые черные волосы были убраны со лба и свисали на спину, так что вся ее фигура походила на этикетку на банке с солью для купания. За исключением ее лица, напоминающего лицо кондотьера, ушедшего на покой от ратных дел, она была воплощением женственности.

«Странно, – думала Сибил в глубине души, – ведь графиня известна ненасытной похотью». А на поверхности сознания она размышляла о том, что «провести несколько дней» означает жить у кого-то дома, а не в отеле. Она быстро выучилась понимать такие тонкости. А если все-таки отель, то это означает жить там у кого-нибудь в гостях, так как в таких случаях отели снимались целиком для всей компании.

– Все зависит, – ответила она без всякой скромности, – от планов Ходдинга. Всегда что-нибудь идет не так, и этот ужасный Пол, который работает с ним, он вечно говорит, что нужно делать по-другому, а Ходдинг с ним не может сладить.

– Все в вашей власти, дорогая, – сказала Консуэла дружелюбно. – Вы должны повлиять на Ходдинга. Будьте eminencegrise,[8] дорогая, эта роль подойдет вам.

– Думаю, вы правы, – засмеялась Сибил, интуитивно подобрав правильную реплику, но одновременно недоумевая, кто такая Эмми Насгриз? Ходдинг объяснит ей потом. На сорок миллионов долларов. Сибил улыбнулась. Когда она подумала о Консуэле, то сообразила, что уже не имеет значения, поняла она фразу или не поняла. Она им понравилась.

«Действительно, понравилась всем», – подумала она. И Консуэле Коул, и ее свите. «Консуэла Коул и ее сорок миллионов долларов. И ее пять мужей, шесть домов, две ее подружки, и, – добавила она решительно, – ее пятьдесят два года. И никакие врачи во всем мире ничего с этим не поделают». Сибил прекрасно это понимала.