Высшее общество

В другом номере Фредди Даймонд с ярким желтовато-коричневым медальоном на шее и загорелой грудью, видневшейся из глубокого выреза рубашки, заучивал несколько итальянских непристойных лирических стихотворений в стиле калипсо, с которыми, разумеется, нельзя выступить перед публикой, но которые можно прочесть на вечеринке. Он обманул Винни, своего импресарио в Нью-Йорке, и вырвался на три дня. Следующие двадцать четыре часа он твердо вознамерился провести в постели с какой-нибудь итальянской девушкой.

Клоувер, неустанно шнырявшая по отелю, нашла кучу пластинок с подлинными записями чарльстона 1923 года и дала распоряжение купить настоящий патефон тех же времен, что и было в мгновение ока выполнено. Все это вместе с временным баром установили в коридоре рядом с номером молодоженов, и танцующие, среди них Сибил и Ходдинг, с грохотом и шумом лихо отплясывали на паркете.

Баббер, сияющий и громадный в своем утреннем костюме, с бутылкой бурбона в руке торжественно прохаживался по нижнему этажу гостиницы, бормоча себе под нос и выискивая что-нибудь, что он мог бы сфотографировать.

Было бы неточно сказать, что ради Готтесмана все до одного были веселы. Имелся один островок недовольства, и находился он в номере Деймона Роума. Летти Карнавон в конечном счете была близка к истерике. В течение нескольких дней она старалась сдерживать себя, но шампанское и усталость дали себя знать.

– Это твоя вина, – надрывно рыдала она. – Ты говорил мне, что они не убьют его. Бедный Тедди! Бедный, бедный, мертвый и искромсанный Тедди.

Это продолжалось уже четверть часа, и Деймон Роум был не в силах успокоить ее. Наконец он снял трубку и попросил соединить его с Анджело Пардо в Лас-Вегасе. Ожидая звонка, он заперся в ванной, так как не мог больше слышать рыданий Летти. Его угнетала мысль, что она, до сих пор такая сильная, внезапно превратилась в «противную девчонку». Стараясь занять себя чем-нибудь, он тщательно начищал недавно купленную пару стодолларовых туфель.

Когда раздался телефонный звонок, в дверях ванны появилась Летти со все еще мокрыми глазами, но несколько успокоившаяся.

– Я повторял тебе тысячу раз, – говорил Анджело из Лас-Вегаса, – занимайся своим, черт возьми, делом. Кроме того, у меня нет с этим ничего общего. Это другая епархия.

– Ты можешь сказать ей об этом? Ну, пожалуйста, – виновато просил Деймон Роум. – Не мог ли бы ты на нормальном языке объяснить, чтобы она отстала от меня? Только скажи ей…

– Конечно, скажу, дай ей трубку.

– Послушай, ради бога, – сказал Деймон, передавая трубку Летти. Он смотрел, как она приложила трубку к уху, и вздрогнул, увидев, что Летти снова начала дрожать.

Но все-таки Летти смогла говорить низким чистым голосом. Ее слова были тщательно выверены неистовыми чувствами и аристократическим воспитанием.

– Ты, без сомнения, – говорила Летти, – лживый маленький итальяшка. Самый худший итальянский ублюдок, когда-либо рождавшийся от сицилийской проститутки. Ты самое ничтожное, бесхребетное, безнравственное, падшее итальянское отродье рода человеческого…

В то же мгновение Деймон Роум выхватив у нее телефонную трубку, свободной рукой влепил ей сильную пощечину.

– Ты не смеешь так говорить! – заорал он. – Никогда не повторяй этих слов!

Буквально захлебываясь от ярости, он бросился на нее, но слишком поздно. Летти умудрилась вывернуться и выбежала в спальню, где схватила первую попавшуюся под руку вещь. Ею оказалась одежная щетка, и она с треском врезалась в стену над головой Роума. Затем пришла очередь тяжелого хрустального флакона с духами, сигаретницы, филигранного подноса, пепельницы, сифона, сапожной колодки, которые понеслись в его сторону с немыслимой скоростью. Наконец кожаный баул, купленный Деймоном Роумом для поездок, в котором он возил свои лекарства, – от болезней горла, желудка, кишечника, гормональные средства – достиг цели. Баул попал Роуму в переносицу. Он покачнулся, по лицу его потекла кровь, и он упал. Летти выбежала еще до того, как он смог подняться на колени. Ни у кого уже не оставалось сомнения, что их отношениям пришел конец.

Очень долго Деймон Роум лежал на спине на сквозняке с пунцовым носом, пугаясь от мысли, что он, один-одинешенек, может умереть здесь, в этой комнате, так глупо. В равной степени он боялся пошевелиться из страха, что начнется кровоизлияние, и тогда он точно умрет, потому что врачи будут не в силах предотвратить его. Он потратил много времени – больше, чем кто-либо мог подумать, стараясь избегать мыслей о смерти, – а сейчас, когда он этого сделать не мог, он чувствовал, что может сойти с ума. Стараясь не двигать головой, рукой он ощупал пол вокруг себя, надеясь обнаружить какую-нибудь ампулу или бутылочку с лекарством, которая поможет ему. Внезапная острая боль от осколков битого стекла была ему единственной наградой, и он быстро сунул в рот пораненный палец.