Высший императив

Она стояла у самого края обрыва, смотрела вниз. Стройная, спортивно сложённая, с торчащим из-под пятнистой панамы хвостом длинных медно-красных волос. Воздушная парка скрадывала очертания фигуры, которую у меня язык не повернулся бы назвать ни хрупкой, ни тяжеловатой. В самый раз фигура. Для меня — в самый раз.

Римма определённо была красива. Нет, не той красотой, что блистает худосочными прелестями на обложках глянцевых журналов. Иначе. В ней чувствовалась особая женская сила. В ней ощущались живость и скрытая до поры бурная энергия. И что-то ещё… кажется, именно это называется «стать».

Услышав мои шаги, она обернулась. Протянула мне руку. Я сжал её горячие пальцы, заглянул за границу между надёжной каменной твердью и пустотой. Поморщился, отворачиваясь. Бездна под ногами манила, кружила голову, звала шагнуть в никуда… Нет, серьёзно, что я здесь делаю?

— Рост, — негромко позвала Римма, — что ты здесь делаешь, а?

И ты туда же, девочка моя. И ты о том же.

— Тебя ищу, — прикинулся я недоумком. — Вернулся в лагерь, а Фил твердит: «Ушла куда-то, ничего не сказала». Он там кофе сварил. Будешь кофе?

— Рост, я не про то спрашиваю. Что ты вообще тут забыл? Со мной, с Филом… Ты ведь не любишь горы. Тебе здесь не в кайф, я ведь не слепая. Так на кой тебя сюда понесло?

— На той, что сюда понесло тебя. Честно хочу понять, чем тебе нравятся эти груды камней.

— Три года мои увлечения с твоими не больно-то пересекались. Почему сейчас стало иначе?

— Всё когда-нибудь случается впервые, — я пожал плечами.

— Не с тобой, — Римма покачала головой. — Если мне за три года что-то и стало понятно, так это то, что ты постоянством готов поспорить с горами. Наверное, именно постоянство я в тебе и люблю.

— Только его?

— Не только, — сказала она и вдруг задумалась, а потом вздохнула и добавила: — Но ты лучше не проси уточнить, что именно ещё.

— Ладно, не буду, — разговор начал меня утомлять. — Пойду к Филу, кофе пить. Нагуляешься — возвращайся.

Её пальцы выскользнули из моих, я отступил от обрыва, повернулся и пошёл прочь.

— Рост, — позвала Римма требовательно, но видя, как я ухожу от неё всё дальше, сменила тон на просительный: — Рост, послушай.

Я остановился. И услышал вновь, как давеча ночью:

— Рост, Ростик… ну, почему, почему ты такой холодный?

Она молчала несколько секунд, я ждал.

— Рост, я должна… хочу тебе что-то сказать. Это важно…

Римма шагнула ко мне от каменной кромки. Шагнула всего лишь раз — прямо на плоский, удобный и такой безопасный с виду серый камень…

— Ри…

Возглас примёрз к моим губам. Нет, она не упала — покачнулась, всплеснула руками, ойкнула. И попятилась назад к обрыву. На лице её полыхнула грозовой зарницей сложная гамма эмоций: испуг, облегчение, удивление…

— Ланс!

Англичанин вышел совсем не оттуда, откуда я ожидал бы его увидеть. Он двигался по тропе, но не со стороны лагеря, а вдоль кромки плато, обрывающегося в Литский провал. Как парень там оказался? Пробежался по нагромождению скал с другой стороны хребта?

Лёгкой скользящей походкой Ланс приближался к девушке. Сосредоточенный, целеустремлённый, со слабой улыбкой на губах и своим удобным, чертовски удобным ледорубом в руке.

— Эй! — крикнул я ему, поражённый внезапным недобрым предчувствием. — Не трогай её! Эй!

Римма посмотрела на меня с недоумением, потом перевела взгляд на англичанина.

— Ланс, со мной всё в порядке. Я только…

Я бросился к ней. Рванулся что было сил. А проклятый сакс — он как будто и не спешил никуда, просто оказывался вдруг там, куда направлялся. Например, возле Риммы. Скользнул, плавно повернулся, толкнул плечом… Вроде бы и не сильно толкнул-то…

* * *

Я стоял на краю обрыва и смотрел, как падает Римма. С первой секунды и до последней.

Вот она перестала кричать… Вот застыла на карнизе, едва не перевалившись через последний рубеж, отделяющий её от бездны Литского провала… Маленькая сломанная кукла в снежно-белой парке, был ли у неё шанс выжить после удара о камни? Медно-красные волосы бессильно разметались по серой подушке валуна. Ветер трепал длинные пряди, словно силился мне доказать: это не кровь, не кровь!

Убийца Риммы вниз не глядел. Замер в каких-нибудь четырёх метрах от меня и щурился под порывами борея, словно целился. Не имея ружья, он выстрелил фразой — саданул в упор картечью свинцовых слов:

— Мне жаль. Нашёл бы я тебя пораньше, и этого не пришлось бы делать.

— Мразь, — прошептал я, и сам удивился сухости своего голоса. Это было не оскорбление, не крик души, даже не выплеск ярости. Всего лишь констатация факта. Как ночная любовь с Риммой. Как вся моя жизнь.

— Что, даже разозлиться толком не можешь? — второй залп Ланс дал почти сочувственно. — Вам ведь доступно многое, очень многое. Вы, ублюдки, даже одарённее нас оказались. Лишь одного вам не дано: любовь и ненависть, восторг и отчаяние, величайшие порывы души — вот чего у вас не было, нет и не будет.

— Зачем? Зачем… её?