Высший пилотаж (СИ)

- Дети в Джалал-Абаде оcталиcь, два взрослых cына и дочки деcяти и двенадцати лет. У cеcтры моей живут, а я им деньги выcылаю. Мы помогаем друг другу, так наc отец учил. А жена уборщицей работает в "Перекреcтке", что в "Золотом Вавилоне" у метро "Ясенево". Да Вы ее видели, наверное, cгорбленная такая.

Вот вернемcя c ней домой, развернуcь, дай Аллах, на земле, и вcтавлю ей зубы. А старшим откладываю на жилье. Там оно намного дешевле, чем в России. Женятся - и пусть живут отдельно.

- А где вы с женой проживаете в Моcкве?

- В домоуправлении, нам небольшой закуток выделили c электроплитой и диваном, а мытьcя ходим в беcплатную душевую при штабе "Единой Роccии" в Ясенево.

***

Алик cпешит на заказ, а я мчуcь в эфир.

- Привет, Карен! Вcе работает?

- Cпаcибо, Алик, а как у тебя дела? Cколько еще в Моcкве будешь трудитьcя?

- Придется еще лет пять тут повкалывать. Сыновьям уже купил дома в пригороде Бишкека и поженил. Осталось дочек на ноги поставить. А потом скоплю на трактор, и домой! Жалко, что там у нас по-прежнему все очень нехорошо. Воруют, воруют. И нищета, кругом - нищета...

ЭТО ВАМ НЕ КЕЛЬН!

(Зарисовка в вагоне столичного метро после событий в немецком Кельне в ночь на 1 января 2016 года, когда к местным жительницам приставали иммигранты.)

Он прижимался к ней сзади все плотнее и плотнее. И вот, наконец, схватил за талию, дыхнул на весь вагон перегаром и прошипел:

- Ну что, пошли?!

- Куда? - игриво обернулась она.

- Ко мне! Я тебе кое-что покажу!

Не знаю, что он ей показал, но они пошли. Это вам не пуританский Кельн.

Начало формы

Я ВИДЕЛА, КАК ЕДЯТ КОШЕК

В трамвай просочилась старушка-тростиночка. Она села рядом со мной. Некоторое время мы ехали молча, но вот она заговорила.

- Как Вы думаете, мы будем когда-нибудь жить нормально?

Я посмотрел на нее. Выцветшие глаза, отражающие, как в зеркале, таинство ушедшей эпохи "равенства и братства", бежевый жеваный плащ модельного ряда семидесятых годов прошлого века, грустный застиранный зеленый шарфик, заботливо облегающий морщинистую шею, стоптанные серые полуботинки из комиссионки для социально незащищенных слоев населения.

- Что Вы имеете в виду под словом "нормально"? - Я убрал "Одинокого клоуна" Армена Джигарханяна в портфель.

- Ну как "что"... Чтобы хватало людям не только на еду, да и то с трудом, а и на другое тоже. Словом, чтобы жили по-человечески. Чтобы жизнь была в радость.

- Я мог бы Вас спросить о том же. Ведь Вы прожили серьезную жизнь и знаете больше меня.

Она задумчиво уставилась в пол, достала детский платочек в горошек и вытерла им взмокший лоб со шрамом посередине.

- Чем дольше я живу, тем меньше понимаю. Я ведь блокадница. Я видела, как едят кошек. Думала, что после войны наступит мир, а его по сей день нет. Ни в поступках людей, ни в их сердцах. - Она закатала платок под рукав плаща. - Я осиротела еще во время войны, в сорок третьем, тогда мне было семь годков. Объявили тревогу, мама схватила меня в охапку - и в бомбоубежище. Потом она вернулась за батей (ему ампутировали обе ноги в сорок втором под Сталинградом), и тут дом разнесло в клочья. А вместе с ним и моих родителей.

Старушка посмотрела в окно. В ее глазах застыл блокадный Ленинград.

Я С ТОБОЙ ИГРАТЬСЯ НЕ БУДУ

Столичная районная поликлиника, утро.

Диалог у гардероба.

- Можно повесить мое пальто на вешалку? Я ее принесла с собой.

- Что? Какую еще такую вешалку? Ты что, читать не умеешь объявление? "Одежда без вешалки (петельки) не принимается. Готовьте заранее, за что вешать одежду".

Поэтому я всех вешаю за петельку. И то, если петля слабая, то не повешу, потому что оборвется.

А ее, видите ли, повесь на вешалку! Ты что, играешься со мной? Я с тобой играться не буду! Не хочешь вешаться за петельку - забирай свой балахон под мышку и дуй с ним к врачу.

Пожилая женщина в потертой синей юбчонке заморгала некормленным попугайчиком и трясущимися обветренными губами выдавила.

- Так ведь как раз написано, что "одежда без вешалки (петельки) не принимается". Вот я и принесла с собой вешалку.

Да нет, можно, конечно, и за петельку, я ведь просто так спросила, потому как пальтишко худое, и если его за петельку вешать, то оно вытягивается еще сильнее, и ...

- Ты что, опять играешься с мной?! А мне больше делать нечего, как играться с тобой! Посмотри, какая за тобой очередина!

С коньюктивитных глаз "игруньи" потекли слезинки, и она, опираясь на полусгнившую палочку, побрела с пожитками к лифту.

Гулливерша-гардеробщица победоносно сверкнула вставным правым оком и загрохотала штатным митингантом левого движения.

- Вы только гляньте на нее! Пальтишко у нее захудалое! А ты мой прикид видела, бесстыжая? Вон он на на табурете гнобится. Ему уже целый год, и то я не ною!

Очередь уставилась на "табурет" в виде плетеного кресла. Его облегала дубленка от "Giorgio Rotti" с овчиной и воротником из чернобурки.

Беззубый старичок из очереди присоединился к посрамлению "бесстыжей".

- Я вот тоже пятидесятый сезон не вылезаю из своего чудовища, - зашепелявил он, - и то не прошу вешать его на вешалку. Вешаюсь за петельку, как все.