На станции "Ленинский проспект" кто-то заходит, кто-то выходит. Я продолжаю свое дело, как вдруг...
- Да как ты смеешь?!
Завораживающая сцена: молодой человек с наружностью выпускника Гарвардского университета уступил место ввалившейся в вагон даме-тяжеловесу с огромным красным рюкзаком за могучими плечами, и она возмущена.
- Я тебе что - инвалид?! Или старуха?! А может быть, беременная?! И не надейся! Я с таким обормотным пентюхом, как ты, на пушечный выстрел не лягу.
Туша приняла боксерскую стойку, и "гарвардцец" плюхнулся на место, прикрыв лицо элитным кожаным портфелем от "Piquadro".
- А-а-а, заструился, лох канифольный? - нависла она над ним. - Думаешь, раз костюмчик с очками нацепил, то все можно?! Я еще тебя переживу, интеллигентишка вафельный! Мой сынулька Миколка из-за таких, как ты, паразитов гнилозубых, сидит пожизненно седьмой год в "Полярной сове". Такие, как ты, швали халтурные, все места в университетах и офисах скоммуниздили, а таких, как мой светлоокий мальчонка, такие, как ты, чмо подзаборные, сбросили на дно жизни и довели до вынужденного мочилова таких крысоедов абортных, как ты. Но подожди, придет наше время, и мы еще покажем таким глистным инвазиям, как ты...
"Гарвардец", красный под стать рюкзаку Миколкиной мамки, вскочил и стрелой вылетел из вагона, а я бросил на третьем абзаце "Сверхчеловеков и карликов", чтобы успеть до моего "Ясенево" записать то, что увидел.
И ОНА ПОДНЯЛА ГОЛОВУ
(Из "Воспоминаний и размышлений" маршала Г.К. Жукова)
"В Медыни я действительно никого не обнаружил. Только одна старая женщина что-то искала в развалинах дома, разрушенного бомбой.
- Бабушка, что вы тут ищете? - спросил я.
Она подняла голову. Широко раскрытые, блуждающие глаза бессмысленно смотрели на меня.
- Что с вами, бабушка?
Ничего не ответив, она снова принялась копать. Откуда-то из-за развалин подошла другая женщина с мешком, наполовину набитым какими-то вещами.
- Не спрашивайте ее. Она сошла с ума от горя. Позавчера на город налетели немцы. Бомбили и стреляли с самолетов. Эта женщина жила с внучатами здесь, в этом доме. Во время налета она стояла у колодца, набирала воду, и на ее глазах бомба попала в дом. Дети погибли. Наш дом тоже разрушен. Надо скорее уходить, да вот ищу под обломками - может, что-нибудь найду из одежды и обуви.
По щекам ее катились слезы. С тяжелым сердцем двинулся я в сторону Юхнова".
И ТУТ ПРИШЕЛ ОТЕЦ
Я опять вошел в "штопор". Сколько раз зарекался не доводить до этого, и вот новый срыв, случившийся в новогодние праздники.
Пили с соседом на даче, и все бы ничего, если бы не утренний опохмел. И ведь знал, что опохмел - прямой путь к запою. И я знал, и он знал, но опохмелились. И понеслось! Пили два дня. Похмелялись и пили, пили и похмелялись. Пусть иногда и закусывали. А на третий день наступило то состояние, которое называется "штопором". Это когда ты так основатеьно влез в бутылку, что не хочешь пить, и не можешь уже пить, а пьешь, потому что надо. НАДО. Потому что ты ушел в запой. Ты ввошел в "штопор".
Тяпнешь, выйдешь из "штопора" на двадцать минут, но вот тебя опять "штопорит", и надо залить по новой.
В перерывах, чтобы не уйти в "отключку", звонили мы всем подряд. В этом состоянии особенно тянет на общение с народом. О чем? А вы думаете, мы помним? С кем? Тот же ответ.
Утром четвертого дня, опять же накатив с утра сто пятьдесят, поплелся я домой в Москву. Перекатил поле и, конечно же, не прошел мимо станционного магазинчика, так как "штопор" опять провернул башку в пузырь. Продавщицей здесь сегодня Лидуся, а помогает ей дочка Юлек. Лидуся - бывший старший научный сотрудник разворованного физического института, а Юлек - старший экономист убитой швейной фабрики. Тоже, понятное дело, бывший (экономист).
Взял я "Зеленую марку", бутылочку "Невского" и три сырые сардельки. Купил билет, сел в вагон и немедленно, прямо из горла, накатил. И лакирнул пивком. Рубанул полсардельки и задремал. И тут явился мой покойный отец.
***
Подошел он и ка-а-ак треснет меня по макушке. Я привскочил, а он сел напротив.
- Ты думаешь, я умер? Как бы не так. Я приглядываю за вами. Твои брат и сестра вроде как в норме, а с тобой что-то не то.
- Отец, да брось ты! Все путем. Ну, расслабился слегка. - Я хотел было сделать глоток, но получил по рукам, и "Зеленая марка" зарделась.
- Что "брось"?! Как это "слегка"?! Почему заливаешь четвертый день? Почему похмеляешься? Мы что, дачу для пьянок строили?
- Ну, вышло так, - прогнусавил я, - захотелось зимней экзотики, вот и рванул на дачу. Но пили-то мы не на нашей, а у соседей, у них ведь зимний дом.
- А что, ты летом на нашей не пьянствуешь?
- Так ведь все этим делом не брезгуют, не один я. На природе, так сказать, сам Бог велел...
- Ты Бога не трожь! - Отец, как бывало в озорном детстве, влепил мне щеля. - Ты что забыл, что пьяницы не наследуют Царства Небесного?
- Да нет, помню, - пробомотал я, суетливо потирая щеку. - Просто я ... - Тут меня замутило и вывернуло на пол.
- Вот видишь, до чего ты докатился! - Отец достал из кармана пальто пластиковый стаканчик.